Скандальная молодость - Альберто Бевилакуа

Карра кивнул, продолжая разглядывать носки своих ботинок.

— Хорошо, — одобрил он.

Но Дзелии показалось, что он ее совершенно не слушал. Она увидела, что он разворачивает газету и демонстративно раскладывает ее на соседнем сиденье.

— Это трудная Тобре, — сказал он.

— Почему? — спросила Дзелия. — Ченси говорил, что все делается с самыми лучшими намерениями. Складывается впечатление, что это мы должны были заплатить за право участвовать.

— Гореплаватель все время врет.

Гвидо Пезенти появился, когда в Габбнонн, белых, как солончаки, зажигали первые огни. Они обменялись рукопожатиями, пристально посмотрели друг другу в глаза; Дзелия поняла, что Карра тоже никогда с ним не встречался. После чего они замолчали, глядя в пустоту: это был самый неловкий момент Тобре. Притворство одного впервые столкнулось с риском не суметь приспособиться к притворству другого; инстинктивные симпатии или антипатии, чтобы не сказать недоверие и страх, могли непоправимо испортить отношения.

Пезенти тоже продекламировал начало своей литании:

— Что касается чувства, которое я испытываю к Дзелии Гросси, могу сказать, что это главное, что у меня есть в жизни. Своими ошибками эта женщина помогла мне понять мои; своим характером она помогла мне обрести доверие к обществу, к которому я в прошлом относился скептически. Сейчас я другой человек, способный придать смысл даже своей работе, которую можно было бы считать просто демонстрацией определенной ловкости, если бы достигнутые мной успехи не убедили меня в том, что посредством этой новой и вместе с тем старой, как мир, формы отваги я высоко несу знамя нашей Родины во всем мире. Подобными успехами я всецело обязан Чезаре Карра, без помощи которого в крупнейших столицах Европы…

— Европы? — поразился Карра.

— Да, — подтвердил Пезенти. — В Париже, в Берлине, в Варшаве…

— В Париже?

— Я вам расскажу про эти города, и не только про них, с такими подробностями, что вам покажется, что вы прожили там всю жизнь.

Наступила ночь. В Скордзароло сигнальные огни постоянно мигали на горизонте, и не ощущалось ни малейшего человеческого присутствия.

— А что у тебя за работа? — неожиданно спросила Дзелия.

Впервые Пезенти посмотрел на нее действительно внимательно.

— У нас будет время поговорить.

— Вы серьезно? — отреагировал Карра. — Это Тобре, а не увеселительная поездка. Нас могут прикончить даже здесь.

— Да, — признал Пезенти. — Прошу меня извинить. Я как раз думал об абсурдности нашего положения.

— А в чем дело? — с подозрением спросил Карра.

— В том, что я мог бы оказаться кем угодно. И обмануть вас, говоря, что я такой-то, будучи на самом деле совсем другим. Но, несомненно, я одинокий мужчина, у меня нет возлюбленных.

Он улыбнулся Карре:

— И механиков тоже.

— Это нас мало волнует, — парировал тот. — Нам платят не за то, чтоб мы тебя жалели.

Пезенти по-прежнему улыбался.

— Я не для вас говорю. Я имею в виду, что одинокий человек выглядит более подозрительно. Мир боится одиночества еще больше, чем смерти, и поэтому не доверяет существам одиноким. Вот почему вас отправили вместе со мной в это путешествие.

Карра откинулся на спинку, демонстративно отказываясь от почтительной позы, которую сохранял до этого момента.

— Значит, это твоя первая Тобре, и ты даже не представляешь, что же это такое — Тобре. Всегда будет так, что тот, кто на нее соглашается, разделяет чье-то одиночество. Иначе какой бы в ней был смысл? Ты даешь объяснения, которых у тебя не просят, и выдаешь себя. Это говорит не в твою пользу.

— Это правда, — признал Пезенти. — Вам придется научить меня некоторым уловкам.

— А ты не мыслитель? Из тех, что вместо философских теорий придумывают преступления? Суть, впрочем, от этого не меняется.

— Вид у него именно такой, — с иронией выпалила Дзелия.

Маяк, показавшийся над массивными, вросшими в землю стенами, возвестил, что они приближаются к Бор гофорте. Карра выглянул в иллюминатор и принялся осматривать местность с таким видом, словно развалины австрийской крепости могли скрывать какой-то знак, имеющий отношение к ним. Он мгновенно обернулся, когда услышал, как Пезенти воскликнул:

— Я простой акробат.

— Акробат?!

— Я уже работала с цирковыми акробатами, — вмешалась Дзелия, — и с типами, которые прыгали с трапеции на трапецию на десятиметровой высоте.

— Я летаю повыше. Поэтому меня называют Соколом.

Они снова замолчали. Стихло даже глухое ворчание Карры: «Кто бы мог подумать, что я попаду в цирк? После стольких лет Тобре бок о бок с великими людьми». Гореплаватель начал темнить, придется с ним разобраться, с этим Гореплавателем. Дзелия не сводила глаз с профиля Пезенти в мерцающем свете фонаря, прикидывая: ему лет сорок, выглядит уверенным и в то же время ранимым; кажется, что погружен в размышления, но все решения уже приняты; выражение лица грустное, но ему безразлично, что он все потерял. Кроме того, впервые мужчина разговаривал с ней, интересуясь ею не только как женщиной.

Карра заснул. Немного спустя Дзелия показала рукой на одно местечко, и объяснила, что они проходят Сан Бенедетто По, где есть колокольня, на верхушке которой укреплена железная клетка.

— В ней держали пленников, пока они не умирали от жары и голода.

— Что ты пытаешься мне сказать? — спросил Пезенти.

— Что аббатство очень старое, я туда ходила еще ребенком, и мне рассказывали про Матильду из Каноссы, но этой клеткой пользовались всего два месяца тому назад. В нее посадили человека с Тобре; они надеялись, что он будет кричать, подтверждая тем самым, как жестоко они умеют наказывать, но он ни разу даже не застонал, так что никто ничего и не заметил. Люди отвыкли поднимать голову.

Они проговорили о страхе до самого Ревере, когда на борт поднялись таможенники. Карра мгновенно проснулся и, увидев их, начал:

— Я не социалист. Не коммунист. Не анархист…

Но это не понадобилось, потому что ничего не произошло. Таможенники внимательно посмотрели им в лица и ушли.

Из Порто Толле они отправились в Ка Дольфин, где расположились в заброшенном монастыре, прозванном монастырем Мелиорации, там были портики, которые вели в старые конюшни и ремесленные мастерские, а также в помещения, где жили семьи, которые, казалось, сбежали в крайней спешке, забыв кучу вещей. Все было засыпано соломой, даже внутренний дворик и гробница, в которой, как объяснил Пезенти, покоился солдат-мученик, в честь которого и был построен монастырь.

С башен взлетали целые стаи вальдшнепов.

Карра заснул на убогой койке размером не больше скамейки; зато на стене над ней красовалась величественная надпись: «Pius Episcopus Servus Servorum Dei»; ночью они слышали, как он читает ее вслух и замысловато ругается.

Из окошка в комнате Пезенти можно было разглядеть интерьер монастыря, и в определенное время дня мраморные плиты приобретали красноватый оттенок, а солнечные лучи создавали море света, ограниченное темными силуэтами колонн.

— Это просто чудо! — восклицал Пезенти.

— С такими чудесами, — возражал Карра, — не поешь и не спасешься во время Тобре.

— Ты не веришь в Бога?

— Не знаю. Надо посмотреть в инструкцию, которую дал Ченси.

Пезенти делал вид, что не замечает его иронии и беспокойства. Однажды вечером он заставил его и Дзелию спуститься к купели, и они оказались в окружении знаков вековых, торжественных церемоний, проходивших в величественном безмолвии. Неправильно поняв смысл этого собрания, Карра взял слово:

— Слушаем тебя, Сокол. Итак, объясни нам, от каких врагов ты скрываешься или каких врагов ищешь, сколько их, и опасны ли они.

— Один… — поколебавшись, ответил тот. — Только один. Но опаснее его нет никого на свете.

— Имя, — потребовал Карра. — Может быть, в какой-нибудь Тобре я с ним встречался и изучил его привычки. Очень важно знать привычки своего врага.

Пезенти с опаской подошел к своему нетерпеливому спутнику; казалось, он хочет понять, до какой степени это нетерпение, которое превращалось в вызов, было разумным; он стремился освободиться от груза невысказанного, и хотел, чтобы его перестали считать посторонним. Но, так ни на что и не решившись, он взял Дзелию за руку и подвел к купели, показывая на фигурки, которые ее украшали. Круг, похожий на хоровод ликующих ангелов, оказался колесом фортуны; рыцари-крестоносцы, если внимательно присмотреться, изображали королей, королев и валетов карт таро; в трапезничающих апостолах угадывались жирные чревоугодники, похожие на лодочников Дельты.

— Бог, который пользуется магами, — остроумный Бог, — прокомментировал он. — Это благоприятный знак, и ты можешь его понять.