Скандальная молодость - Альберто Бевилакуа

К этому вела — и всегда будет вести — Италия лжи: потому что, если люди, исчезая, смогли бы перестать притворяться или вынуждать притворяться других, они стали бы безмерно счастливы.

Ченси, наоборот, обладал способностью делать вещи естественными, с уважением относясь ко всем нам. И именно те, кто толкал девушек к нему, кто впоследствии заставил его исчезнуть в горестном море его имени, — выдающиеся представители высокой нравственности и создатели ее законов — проявляли наибольшую жестокость, если их задевали за живое. Это они говорили: сплаваешь на лодке с петухом, пустишь кровь, и быстро обратно. Воспользовавшись абортами как предлогом, они задумали наказать его за то, что на острове Альбарелла он давал приют самым разным людям, которых разыскивала полиция, так что потом их уже невозможно было обнаружить в лесах и болотах; и пользовался девушками для Поездок Тобре, которые он, по мнению одних, организовывал для мафии, а по мнению других — для подпольщиков: речь шла о сопровождении людей, скрывающихся от правосудия или замешанных в противозаконных действиях, чтобы обеспечить им прикрытие, и девушки, которые соглашались на это за приличные деньги, выдавали себя за жен, сестер или невест тех неизвестных, к которым их прикрепляли, в большинстве своем ничего не зная о цели и смысле Тобре.

Я этого боялась и избегала; но три раза соглашалась, так как не могла постоянно отказывать Ченси, к тому же мне нужны были деньги. Одну из таких поездок я помню особенно хорошо, потому что она поставила передо мной много загадок и повлияла на мою жизнь в те годы, хотя бывают моменты, когда мне кажется, что ее никогда не было, и мы с Ченси ее только вообразили.

Он тайно встретился со мной в Сканно дель Пало весной 30-го и предложил хорошо заработать. Я спросила: что на этот раз? Он объяснил, что мне придется провести несколько дней с неким Джулио Пезенти, которого я раньше никогда не видела; Тобре начнется в Помпонеско, откуда по реке нам предстоит отправиться в Порто Толле. Кроме совместного путешествия, добавил Ченси, ты проживешь с ним две недели там, где он скажет, это время будет неплохо оплачено; всем будешь говорить, что вы с ним вместе уже год. Он дал мне несколько листков бумаги с описанием всех событий, якобы случившихся со мной за этот год, — это я должна была выучить наизусть — и довольно скудными сведениями о характере Пезенти, который значился под фамилией Фалько.

Но в Тобре нас будет трое, мы и еще один пожилой человек, который будет выдавать себя за рабочего.

Я спросила:

— А почему за разнорабочего?

— Пока это тебя не касается, — ответил он, — а потом сама поймешь.

Инструкции в подобных случаях были самым важным делом, и горе тому, кто их нарушал. Начинались они с так называемой литании, то есть версии, которую следовало излагать, если начнут задавать вопросы; моя выглядела так: «Вы в управлении полиции хорошо меня знаете: это мои гарантии, потому что вам известна вся моя подноготная…»

Пока я слушала, я думала, что Тобре нравится мне все меньше и меньше, что некоторые девушки расстались из-за этого с жизнью, а многие — со свободой; я сказала: послушай, Ченси, если на этом парне висит убийство, я — пас. Никого он не убивал, заверил меня Ченси, более того, когда вы познакомитесь, ты очень удивишься, потому что он такой образованный, как профессор. Тем хуже, возразила я, убийцы с такой внешностью пугают меня еще больше.

Ну и черт с тобой, не выдержал он.

Я попробовала вызвать его на откровенность и прямо спросила: а почему ты это предлагаешь именно мне? И Ченси ответил: потому что на этот раз придется не просто ограничиться помощью, надо будет смотреть дальше; истинная цель этой Тобре не имеет ничего общего с обычной уголовщиной, никакой вульгарности, никакого насилия, и если тебе и смогут предъявить какое-то обвинение, так только в том, что ты действовала из благородных побуждений. И напоследок сказал: мне нужна твоя голова.

Я согласилась в основном из любопытства, но предупредила: я иду на это потому, что ты сказал, что ценишь мой ум, но я тебя знаю, Ченси, ты помогаешь коровам рожать, а нам делать аборты, ты любишь выведывать то, что люди скрывают и стремишься сделать так, чтобы их самые интимные секреты зависели от тебя, потому что жизнь отодвигает тебя в сторону, ни один из этих секретов жизни и смерти ни разу тебе не достался, и свой остров Альбарелла ты носишь в сердце. Ты хотел бы, чтобы все, что происходит в мире, было похоже на тот огромный механизм, который ты себе воображаешь, потому что у тебя, как у всех, кто живет на обочине жизни, изощренные фантазии и звериное чутье, но помни, что реальность — совсем не то, что твои Тобре, как их ни называй, хоть проклятыми, хоть благословенными.

Необычно покорный, он закрылся шапкой, чтобы не смотреть на меня, и, уходя с отмели к своей лодке с петухом, держал плечи уже не так гордо, как обычно. Я подумала о двусмысленной фразе, с которой он мне вручил деньги: то, что ты поняла меня, подтверждает, что то, что ты едешь с Пезенти, правильно, но помни, что никогда не следует поддаваться очарованию ни одного мужчины, ни одной идеи, и думать нужно только о выгоде.

Фразу эту я начала понимать, когда Ченси у меня за спиной закричал: возвращайся! И я, уходя по отмели, крикнула в ответ: возвращайся! Так мы прощались друг с другом — даже те, кто не отправлялся навстречу приключениям, а оставался на своей отмели и не понимал, откуда должен был вернуться, поскольку за всю свою жизнь ни разу никуда не уезжал.

Лодка отошла от берега Помпонеско, и Дзелия проводила взглядом ее тень, которая перемещалась по широким лестницам плотин и понтонам, безлюдным, как аллеи, ведущие вглубь материка, и далекие площади, окаймленные колоннами: это одиночество продлилось до Дозоло. На реке в это время наступил мертвый час, когда люди, исчезая, кажется, демонстрируют собственное изумление перед тем, что они — люди воды. Дзелия узнавала молчание реки, огни в старых руслах, чувствовала ее, как некое глубинное измерение самой себя, которое объяснялось только принадлежностью к общей магии.

Пейзаж оживился, когда показались плотины Мильорини, и они прошли мимо обломков старого понтонного моста. Здесь пожилой человек спустился по лесенке и сел напротив Дзелии рядом с устало дремавшими рабочими из песчаных карьеров.

— Чезаре Карра, — непринужденно представился он.

И сразу вполголоса начал свою литанию:

— Я не социалист. Не коммунист. Не анархист. Меня не привлекали к суду ни по политическим, ни по уголовным обвинениям. Я перепробовал множество занятий. Вот уже пять лет держу механическую мастерскую в Виадане, лицензия в порядке.

Он говорил, глядя в землю. Потом закурил короткую сигару.

— Мне шестьдесят лет и у меня один принцип: не лезть в чужие дела. Я знаком с Гвидо Пезенти, так как его мать — урожденная Годи ди Казальмаджоре, а мой отец служил в этом благородном семействе дворецким.

Дзелия дождалась, пока он закончит, и в свою очередь начала:

— Вы в управлении полиции хорошо меня знаете: это мои гарантии, потому что вам известна вся моя подноготная. Во всяком случае, я никому никогда не причинила зла, только себе. У меня никогда не было ни желания, ни возможности заниматься политикой. У меня нет никаких взглядов, меня интересует только моя скромная жизнь, жизнь простой женщины; ни разу, хотя у меня и была такая возможность, я не скомпрометировала высокопоставленных лиц, с которыми встречалась, так что они могут вспомнить обо мне только хорошее. Это неопровержимо доказывает мою благонадежность, имена и адреса людей, которых я имею в виду, я могу вам предоставить.

Я совершенно точно помню, когда встретилась с Пезенти, это было на следующий день после знаменитого пожара на сахарном заводе Тавернелле, 12 апреля прошлого года, на празднике в Мотта Балуффи, я тогда пошла на танцы в Босконе делле Кавалле. У меня есть свидетели, которые могут подтвердить, что, как только мы ушли с танцплощадки…

Карра кивнул, продолжая разглядывать носки своих ботинок.

— Хорошо, — одобрил он.

Но Дзелии показалось, что он ее совершенно не слушал. Она увидела, что он разворачивает газету и демонстративно раскладывает ее на соседнем сиденье.

— Это трудная Тобре, — сказал он.

— Почему? — спросила Дзелия. — Ченси говорил, что все делается с самыми лучшими намерениями. Складывается впечатление, что это мы должны были заплатить за право участвовать.

— Гореплаватель все время врет.

Гвидо Пезенти появился, когда в Габбнонн, белых, как солончаки, зажигали первые огни. Они обменялись рукопожатиями, пристально посмотрели друг другу в глаза; Дзелия поняла, что Карра тоже никогда с ним не встречался. После чего они замолчали, глядя в пустоту: это был самый неловкий момент Тобре. Притворство одного впервые столкнулось с риском не суметь приспособиться к притворству другого; инстинктивные симпатии или антипатии, чтобы не сказать недоверие и страх, могли непоправимо испортить отношения.