Скандальная молодость - Альберто Бевилакуа

С паромов сгружали покрытых черной клеенкой лошадей, которым приходилось часами ждать, пока за ними придут.

Женщины коротали время, глядя, как идет дождь, и размышляя о том, что осень 23-го они запомнят как самую отвратительную. Короткая прогулка вдоль волока, тесно прижавшись друг к другу под зонтиками, и опять — в комнаты, где столики были покрыты клеенкой, как лошади, а стены оклеены обоями с застывшими в неестественных позах птицами. Все вещи были связаны друг с другом ожиданием.

Когда, расхаживая по пансиону, в котором пахло конюшней, Дзелия начинала чувствовать, что похожа на лошадь, выставленную для продажи на рынке, на котором не было ни одного покупателя, она отправлялась в одинокую прогулку и добиралась до Ка Ферретти по защитным кольцевым дамбам, превратившимся в болото. После лет, густо заполненных людьми, у нее не осталось ни сообщников, ни свидетелей; казалось, даже сторожа на шлюзах исчезали при ее появлении, и тогда она воображала свое прошлое в виде цепочки фантастических предположений. Не слишком, впрочем, отличающихся от тех, которые роились у нее в голове, когда она строила планы на будущее. Пережитые события оставили в ней лишь готовность заново пережить их — ту жажду вещей и людей, которую она помнила в себе с самого рождения.

Это пугало ее и очаровывало, тем более, что пансион Мезола держал ее в подвешенном состоянии между непреодолимым скрипением шлюзов и смирением Мириам Маэстри, хозяйки, которая с плохо скрытым сарказмом предсказывала, что в один прекрасный день появятся Коты и выгонят их всех за неумение работать.

А пока она приказывала чистить сапоги.

Дзелия пыталась вместе с подругами предаться неожиданной праздности, но внутренний голос подсказывал ей, что все еще только должно случиться. Белые фонари на пристани служили ориентирами во время прогулок; красные огни подъемных кранов создавали иллюзию счастливого прибытия; туманы скрывали мысли; и их уже не удивляло, что этот почти невидимый мир разрушает правила, и крупные флегматичные мужчины вместо того, чтобы подходить к ним, исчезают на фоне каналов и волоков.

Они взяли в свои руки кухню, и запах супа и кофе вытеснил запах конюшни. Они научились готовить травяные настойки, а кое-кто тряхнул стариной и начал шить или придумывать прически. Мириам Маэстри тоже присоединилась к этой игре, которая постепенно начинала казаться естественной.

Но зимой, утром, они спрашивали, показывая в направлении Понте Триполи:

— Они приедут?

— Приедут, — подтверждала Маэстри. — Скоро будут здесь.

Оставшимися днями они воспользовались с мудростью тех, кто научился доставлять удовольствие другим. Они прожили их хорошо и в мире. Коты появились в конце января и закрыли пансион Мезола, заявив, что в силу каких-то необъяснимых причин люди Дельты перестали испытывать потребность в любви, и заведение Мириам Маэстри превратилось в обычный пансион, единственное отличие которого от других заключалось в том, что там можно было хорошо поесть.

В марте 24-го от Мелары до Дельты было распространено распоряжение полиции, которое лодочники окрестили Сапфировым Указом; в нем будущая Италия представала в виде каких-то джунглей, населенных шпионами и сексотами, которым давали понять: настало ваше время.

В пансион Голена в Бергантино прибыла не похожая на других сексотка: чем больше она открывала лицо, тем более делалась незаметной. Звали ее Лючия Малерба, ей было пятьдесят, и она гордилась, что тридцать из них посвящены борьбе за моральное оздоровление этих мест. Каждый день после обеда она усаживалась в холле, заявляя, что не придерживается никакой религии, кроме своей собственной, и что эта ее религия предпочитает легковесному морализаторству и проповедям точное и честное свидетельство; поэтому она наблюдала за всем своими наглыми глазами молча, как затаившийся хищник.

Как они ни старались, избавиться от нее было невозможно: Голена номинально числилась пансионом, и Малерба платила, как и все остальные постояльцы, за время, проведенное на диване. Мужчины, поднимавшиеся наверх, были вынуждены проходить мимо нее и представляться, спускавшиеся удостаивались ее саркастических аплодисментов. У Дзелии создалось впечатление, что она с каждым днем выпускает все новые побеги, как какое-нибудь растение-паразит, и она шла, садилась напротив и разглядывала ее так же пристально, как та разглядывала всех. У Малербы были белые руки, большие, как у мужчины, которые при ходьбе она держала за спиной.

«А-ля Малерба» сохранилось в истории как обозначение системы доносительства.

Анджело Поджи принадлежал к богатому семейству из Полезеллы, и его знали под кличкой Звереныш из По ди Горо, поскольку в слове «звереныш» присутствует то неагрессивное начало, которого нет в слове «зверь», и та симпатия, которую исключает слово «чудовище». В Доме Ариоста в Вилланова Маркезана по субботам после обеда заводили на полную громкость пластинку с какой-нибудь танцевальной музыкой, чтобы он порадовался, когда приедет.

Отец и два брата помогали ему, закутанному в одеяло, выйти из машины и подняться на крыльцо. Говорили, что они прячут от посторонних глаз сгусток плоти, не имеющий ни личности, ни сознания, его никто никогда не видел, за исключением самых опытных девушек, которые вели его на верхний этаж и чьим заботам его поручали.

Пока его тащили по лестнице, освещенной светом мутных от пыли лампочек, отец и братья оставались в холле, наблюдая за передвижением этого существа; и Анджело Поджи высовывал из-под одеяла руку, чтобы помахать им. Они оставались в холле и тогда, когда он скрывался из виду, и обшаривали взглядами пустые лестницы в поисках кого-нибудь, с кем можно перекинуться словом; но все двери в комнаты были закрыты и танцевальная музыка больше не играла.

Сверху доносился крик, а может, им так казалось. Они резко вскидывали головы, и хотя знали, что это знак совершенно обычного действия, в результате которого появляются на свет все: и нормальные, и уроды — происходящее было выше их понимания. И они поспешно уходили.

И сразу же голоса девушек заполняли Дом Ариоста. Некоторые рассказывали, что Анджело Поджи — человек любезный и веселый, но такой хрупкий, что им нужно было постоянно себя контролировать, чтобы случайно не сломать ему ребра. Другие, наоборот, говорили, что его приходилось держать за руки, потому что он впадал в ярость и пытался выцарапать глаза любому, кто оказывался рядом с ним.

И те, и другие помогали существовать маленькой легенде Дома Ариоста. Дзелию поразило, что каждая из ее подруг была убеждена в истинности своей версии: Анджело Поджи, сидя в кресле, как кукла, довольствовался тем, что ласкал их слабой рукой и без особого желания; обычно он предавался любви с почти сверхъестественным пылом, так что в конце концов извергал уже не семя, а кровь; его равнодушие к людям было столь же сильным, сколь сильна была любовь к животным, и больше всего он любил сидеть на полу в окружении собак и кошек, специально согнанных в номер.

Из этих противоречивых историй ей больше всего нравился рассказ, как звереныш издает уже забытые людьми звуки, требуя от Бога внешность, которой тот ему не дал.

Номер, в котором его принимали, располагался в задней части здания и выходил на оранжереи Казальново; как-то раз Дзелия мельком увидела его, он напоминал душевнобольного, который выглядывает в окно, и кажется, что он очарован пейзажем, тогда как на самом деле взгляд его устремлен в глубины мысли, в какую-то неведомую точку мозга. Однажды, когда его оставили одного, а дверь не заперли, она решилась войти: он сидел на краешке кровати и бросал на нее веселые взгляды, словно приглашая принять участие в игре, суть которой состояла в том, чтобы скрыть часть тела, наклоняясь и ложась грудью на колени. Явно выраженного уродства в нем не было, лицо отличалось даже каким-то болезненным изяществом, а постоянное покачивание плечами напоминало движения быка в ярме.

Она не могла понять, чего он хочет, и подошла поближе: он просил завязать шнурки. Дзелия встала на колени и начала делать бантик; от этого движения сознание Анджело Поджи неожиданно просветлело, он выпрямился и перестал стесняться.

Он вежливо поблагодарил ее.

В октябре 25-го Анджело Поджи был застрелен из револьвера неким землевладельцем из Берры, который не был с ним знаком и, как и все остальные, никогда прежде его не видел; на суде он заявил, что выстрелил потому, что не мог вынести мысли о том, что над номером, где он занимался любовью, находится подобное чудовище.

В заведение в Порто Мароне, которое было известно как Дом Голубки (голубкой на тюремном жаргоне назывался один из способов, с помощью которых заключенные получали и посылали письма), но официально именовалось пансион Виго, приезжали со всех концов Европы. Когда звенел колокольчик над входной дверью, все разбегались по комнатам и хозяйка Тоска Бельтраме приглашала: