Скандальная молодость - Альберто Бевилакуа

Моих подруг беспрерывно оскорбляли; какие-то одержимые, стоя на обочине, размахивали здоровенными кулаками, а некоторые пытались прямо на ходу запрыгнуть в кузов, чтобы дать кому-нибудь из девушек пощечину и обозвать грязной шлюхой; но солдаты были начеку, они хватали нападавших поперек туловища и сбрасывали вниз. Целью всей этой клоунады был вовсе не самосуд. С того места, на котором я лежала, заметить это мне было трудно, но потом я все-таки поняла, в чем дело: впереди грузовика бежал Атос в своем чемпионском спортивном костюме, который его заставили надеть силой. Он бежал, низко опустив голову, в куртке с вышивкой «Обжора», а они держали его под прицелом карабинов, и иногда кто-нибудь стрелял, так, чтобы пуля попала в землю как можно ближе от него.

— Беги, чемпион, — кричали они. — Давай, все уже отстали!

Шофер время от времени прибавлял газу, стремясь заставить Атоса бежать быстрее и в конце концов загнать его окончательно. Но Атос собрал все силы, и бежал в тот день так великолепно, как никогда раньше не бегал, поэтому на крутых подъемах он неожиданно уходил вперед, а перегруженный грузовик отставал, оставался сзади, и, как шофер ни давил на газ, они оставались в дураках. Тогда они начинали стрелять. И я поняла, что дураки и трусы стреляют и становятся убийцами, чтобы люди думали, что они не дураки и не трусы. Вот так и родился фашизм.

Для нас важнее всего было то, что этот спектакль шел без зрителей: окна и двери закрыты, во дворах и на току никого, даже скамеечки, на которых обычно прислонясь к стене дома сидят старики, опустели. Они призывали в рупор: выходите, смотрите, сегодня для вас бесплатно самая замечательная Забава. И стреляли в воздух. Но никто не вышел, никто из тех, кто каждое утро встречал нас аплодисментами и посылал девушкам воздушные поцелуи; тишина стояла такая, словно все деревни превратились в кладбища, и это пугало даже солдат, они перестали зазывать зрителей и говорили: коммунистические свиньи. Поэтому слышен был только топот Атоса, топот его ног великана с неисчерпаемым запасом дыхания, наводящего страх даже на тех, кто сжимал в руках карабины.

Никогда я не видела эти места столь безлюдными, хотя время от времени то тут, то там появлялись какие-то типы, они бежали, размахивали руками и кричали: молодцы, слава победителям; призраки другой Италии, которые выползали из-под камней, как черви, только наполовину, потому что еще не были уверены, что встали на ту сторону, на которую нужно. Одним из них был некий Чельсо; мы его знали, потому что у него была связь с одной из наших девушек, — он промчался на велосипеде, украшенном белыми гвоздиками и трехцветным флагом. Но больше всех бесновался погибший впоследствии в республике Сало Массимен Бонарди, который выскочил перед Атосом с криками «Вива Бальбо!»; впрочем, он проявил осторожность и оставшуюся часть пути бежал сзади, не переставая орать: «Хочу посмотреть, как эта тварь сдохнет у меня на глазах, продырявьте ему шкуру, доставьте мне радость, пали, пали!» Но Атос не обращал на него внимания и продолжал бежать, как ни в чем не бывало, так что Бонарди, охваченный ужасом, выскочил на тротуар, упал на колени и так и застыл, как символ всех трусливых в те дни.

И тогда я увидела, что Идальго в кузове не было.

Но я не успела задуматься о причинах его отсутствия, потому что мы увидели то, что Атос уже показывал раньше, — виллу Кристины Дельфини и Витторио Дельнеро. Затерянная в Лугах Пескароли, она явилась нам подобно фата-моргане: бастионы разрушенной цитадели, центральная аллея, манеж с красными стойками, где хозяйские дети со счастливым видом гонялись за лошадьми, — казалось, там совсем другой мир; потом домик для гостей, откуда через портик, в мирной тишине которого разговаривали и смеялись мужчины и женщины, так же далекие от нашей реальности, как и их дети, доносились звуки фортепиано.

Мы подъезжали все ближе, и я изумленно повторяла про себя: что это за видение, стремительно мчащееся нам навстречу? Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы сообразить, что Атос неожиданно изменил направление бега, удвоив скорость посреди Лугов Пескароли, и застигнутому врасплох грузовику пришлось резко повернуть, отчего его занесло.

Стой, приказывали ему, стой, скотина. Атос не обращал на это ни малейшего внимания, и они взялись за дело уже всерьез: нужно было убить его до того, как он доберется до виллы, потому что за ее воротами начиналась свободная зона. Они выстрелили несколько раз в бегущего зигзагами Атоса, и, как мы потом узнали, одна из пуль скользнула по ноге, но он притворился, что ничего не произошло, так что вскоре мы все уже неслись по аллее, и при виде этого зрелища хозяева и гости вскочили с плетеных кресел, словно перед ними появился морской дракон.

Только подбежав вплотную к ним, Атос остановился, и в метре за ним остановился и грузовик. Первым заговорил командир негодяев: это просто недоразумение, синьор маркиз; а Дельнеро сказал: так выясните его; тогда Атос объяснил ему, что произошло, напомнив присутствующим, где и когда он развлекал их своим искусством. Они начали переговариваться отрывочными фразами, смысл которых мы поняли позже; тем временем Кристина Дельфини, которая обожала Атоса, заявила, что правда на нашей стороне и что наши преследователи вели себя как люди, недостойные называться цивилизованными.

Дельнеро поддержал ее и спросил: вы что, не знаете, что это знаменитый чемпион и что обращаться с ним надо соответственно? Он обернулся к гостям и, скрывая иронию, задал им вопрос: а вы как думаете? А они: действительно, он отличный парень. В конце концов нам дали разрешение: можете слезать.

Они собирались положить раненых девушек в портике, но Дельнеро возразил: нет, отвезите их в госпиталь. Они стали спорить: здесь госпиталей нет, синьор маркиз, придется ехать в Реджо или в Парму и объяснять, что с ними случилось. А он им: ну, это уж ваши заботы, я требую сделать так, как сказал. И они: будет исполнено. Но они наверняка просто сбросили их в какой-нибудь канал.

Дельнеро, во всяком случае, не смог удержаться от вопроса: как это вы их довели до такого состояния? Бывает, синьор маркиз, на войне — как на войне, вы как сын генерала, несомненно, это понимаете. И он: конечно, понимаю. Между тем я спрыгнула с грузовика, и они поняли, что я не ранена, что со мной все в порядке и я их просто надула; один из них попытался меня задержать, но было уже поздно.

Они дали задний ход и с Божьей помощью исчезли.

Отведите их умыться и накормите, приказала Кристина Дельфини слугам. Нас повели в ванную, и, когда Атос проходил мимо нее, она у всех на глазах протянула ему руку и громко сказала: я рада, что ты здесь; словно ее дом не был гнездом безумных мечтателей о режиме твердой руки, финансировавших, как выяснилось впоследствии, боевые отряды. Но Дельфини держалась с непринужденной властностью и обычной смесью неудовлетворенности, скуки и гнева, которую я раньше замечала и в Эрмесе Микелотти; это был способ выразить презрение тому обществу, частью которого она была, о чем, впрочем, сожалела, и это чувство, не имея возможности выразиться иначе, выражалось в телесном беспокойстве. Для людей такого типа тело становится единственным средством избавиться от компромисса, и в этом их отличие от нас, потому что для нас тело никогда не будет средством выражения сознания. Рассказывали, что она способна устроить публичную сцену: однажды в Ревере, когда состязание приобрело уже совершенно животный характер, она разделась догола прямо на глазах у униформистов в павильоне.

Она была не такая, как другие, и поэтому ее называли Мадам Откровенность.

Прошло много времени, наступил вечер; тишина на балконах виллы, опустевшие портики, ни детей, ни лошадей; и По в районе Ка Гранде и Боско дель Ваиро тоже не подавал признаков жизни, и я понимала, что это была пустыня испытывающих страх. А может быть, думала я, о нас забыли. Между тем мы вновь обретали память, и память превращалась в обиду, а обида — в бессильную ярость; некоторые из нас продолжали лежать в ваннах, некоторые сидели на каменных сиденьях, некоторые, как и я, предпочли смотреть из окон, хотя смотреть в общем было не на что.

Ванны стояли в зале в форме подковы и размером с театральный, но только Атос чувствовал себя, как на сцене. Он смеялся, нырял, неожиданно начинал петь, как делал всегда, когда чувствовал себя победителем; он даже забыл о ране, о которой говорил: царапина, и об Идальго, о котором не было никаких известий, и о предчувствии, которое было у каждого.

Исключительно потому, что нам оказывали королевское гостеприимство.

Наверное, было часов восемь, когда, второй раз за день, мне бросилось в глаза нечто непонятное. Началось все с поджога у лодочников в районе Джаре дель Маркезе — мы поняли это по языкам пламени, напоминающим растянутые сети. И сразу же занялась мельница на дороге в Риоло ди Меццо, которую мы знали как «Мельницу Солнца». И вот уже горела Рипа По, и дым поднимался такой, что стало не видно неба, и вскоре мы уже не могли сосчитать всех очагов пожаров на объятой безумием долине.