Сестренки - Ольга Шумкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По ночам не спалось, Анюта лежала в полудреме, а перед ней мелькали какие-то картинки: то маленький Марк, фотография его матери, малышки в широкой коляске, горящий вокзал, ее кабинетик в Дебрецене, холодные заснеженные улицы большого города. В голове все путалось, мешалось, она крутилась на постели, пыталась уснуть, вставала, пила воду. Тетя Лидия поднимала голову от подушки:
– Что ты, Анюта? Давай я встану, попьем чай…
– Нет, нет, – отказывалась неизменно Анюта, – я сейчас усну.
Если Лидочка жива, если жив Марк – как все у них сложится? Она сама – потерянный ребенок, но ей повезло, у нее тетя Лидия и Кадри… была Кадри, она ничего не пишет с сорок первого года, тетя Лидия все время подает запросы, пока ничего; и муж был, и ребенок, счастливые годы, и потом – две маленькие девочки, которых она любила… любит, как родных, но где же мальчик и девочка, любимые дети…
Анюта вставала утром, пила чай, шла на службу; выполняла свою работу, в перерыве шла в столовую, съедала тарелку супа; в шесть часов приходила домой. Катя обычно встречала ее во дворе, они поднимались по лестнице. У тети Лидии уже был готов ужин: вареная картошка, или макароны, или молочная каша. После ужина Анюта помогала прибрать кухню, делала какие-то хозяйственные дела и ложилась спать. Некоторое разнообразие вносило воскресенье, в хорошую погоду на трамвае ездили с Катей в Кадриорг или гуляли по городу.
Так прошло несколько лет. Тетя Лидия очень постарела, быстро уставала, часто ложилась прилечь. Очень подкосило ее известие о смерти Кадри – оказалось, что та умерла еще в сорок первом году, но почему-то не сообщили, как о таком могли не сообщить… А тут принесли письмо, из Сибири, писали какие-то люди, писали спутанно, непонятно, но из письма ясно следовало, что Кадри долго болела, а потом вот – умерла…
Анюта сомневалась: что за письмо, что за люди, откуда они знают Кадри, почему нет официального уведомления… Тетя Лидия, однако, поверила сразу:
– Я давно чувствую, Аня, что Кадри нет на свете.
Она очень ослабела, все чаще лежала, почти ничего не ела. Анюта кружила вокруг нее, уговаривала встать, поесть, погулять – тетя Лидия слабо качала головой:
– Я полежу, Анюта.
Как-то вечером капризничала Катя, не понимала что-то по школе, Анюта толкалась между ней и кухней, была весна, почему-то ужасно хотелось гулять, к морю.
– Мама, немедленно встаньте! – закричала она в отчаянии, – я так больше не могу! Успокойте внучку, помогите мне с ужином! А потом мы поедем на трамвае в Кадриорг, я не разрешаю вам валяться тут и умирать! У вас семья, дочь, внучка, возьмите себя в руки!
И тетя Лидия встала с постели.
Ася, 1952.
20 сентября.
Наташа закончила школу, ни на какую стройку, конечно, не поехала. Годик поработала пионервожатой, а потом поступила в педагогическое училище.
По разговорам с подругами я поняла, что она вроде хочет перебраться в общежитие, но ей не дали места – не так далеко ездить.
Признаться, я пожалела, что она не переехала.
Поначалу я так обрадовалась, когда она выбрала путь учительницы!
И впервые подумала, что в той бомбежке у меня пропали все мои записи, тетрадки, старые учебники: как теперь они пригодились бы Наташе! Я так и сказала, а она скривилась:
– Мама, теперь совсем другая педагогика.
Они уже начали изучать историю педагогики, меня всегда это увлекало. Но Наташа отмахивается:
– Ну да, проходим всякую муть… Кому теперь нужны все эти старые теории?
Я пыталась возразить, что из мыслей прошлого можно многое почерпнуть.
– Мама, что ты об этом знаешь? –спросила она презрительно, – ты уже сто лет не работаешь учительницей.
Я возразила:
– Не работаю. Но ты знаешь, я всегда скучала по этой работе.
– А мне кажется, – медленно выговорила девчонка, – это хорошо, что ты больше не учительница. На твоей нынешней работе ты куда больше на своем месте.
Сколько я потом себя убеждала, что она имела в виду совсем другое. Она просто неловко выразилась. Она хотела сказать, что я прекрасный лектор, что я отлично справляюсь с агитационной работой…
Я давно поняла и смирилась с тем, что я плохая мать. Но и она – плохая дочь. Ей наплевать на меня. Перед ней большая, радостная жизнь – я слышу, как она фантазирует с подругами, как поедет работать на Алтай, или к озеру Байкал, или в Калининград, потому что хочет посмотреть старый немецкий город. Для матери в ее прекрасных планах места нет.
3 октября.
Я решила вернуться в школу, но меня не отпускают с работы.
4 ноября.
Я решила родить ребенка. Недавно я ездила на Невский, решила пройтись и увидела женщину – одной рукой она прижимала к груди какой-то кулек, а в другой тащила сумку. Мне показалось, она устала, я подошла, предложила помощь, и она, счастливо улыбаясь, чуть откинула одеяло с кулька и показала мне младенца. Сказала, что идет из больницы, неделю назад родила.
Я помогла ей с сумкой, проводила до дому, поднялась на третий этаж. Женщина жила в коммунальной квартире, мимо нас прошмыгнула ее соседка:
– Столетняя нагуляла да родила … стыд и позор!
– Мне уж сорок восемь, – добродушно сказала женщина, когда мы вошли в комнату, – и Вальке тоже. Всю блокаду жили в этом доме, сначала моих сыновей отсюда вынесли, а потом и ее – сына и дочку. Как так вышло, что мы крепче наших детей оказались – уж не знаю, что и сказать. В войну я ничего еще была, работала, как все, выживала, а потом уж, как мирное время, поняла – нет, жить хочу. Хочу жить! Нашла себе одного, женатого, да что ж? Сейчас выбирать не из кого. Валька как узнала, так прям змеищей так и шипит. А мне что теперь? Дочка у меня.
Мне выбирать есть из кого – в нашем бюро мужчин много, да все красивые, видные – агитатором кого попало не поставят.
Вернулась сегодня утром, сказала, что задержалась в городе – долго было собрание, Наташа посмотрела презрительно.
Если у меня появится ребенок, то Наташа будет шипеть змеей не хуже той Вальки.
25 ноября.
Три недели думала, что беременна, но нет, дело в другом. Ребенка у меня не будет.
27 ноября.
Наташа, конечно, сделала свои выводы о моих ночных отлучках. Ужас. Она и так меня не уважала, а тут я, конечно, добавила. Ну
