Неофициальная история крупного писателя - Чэнь Мяо

На заседании как раз обсуждались проблемы со­временной литературы. Выступления были самыми разными. Одни говорили, что в стране слишком разви­лась «литература шрамов», другие считали, что нельзя так называть все произведения, в которых обличается культурная революция. Первые утверждали, что писатели должны смотреть вперед, а не замыкаться на «бан­де четырех» и Линь Бяо. Вторые возражали им, что эта шайка принесла массу страданий нашему народу, кото­рый теперь имеет право на жалобы, размышления и обобщения. Третьи призывали писателей никогда больше не создавать лживых, культовых произведений. Четвертые вопрошали: верен ли сам лозунг о том, что литература должна служить политике?

Чжуан Чжун сидел, слушал и возмущался про себя: какая страшная неразбериха царит в головах этих людей! Потом, словно важный человек, который всегда выбирает наиболее подходящее время и место для своих выступлений, улучил момент и произнес:

— Я хочу сказать несколько слов!

То ли зал был подавлен, то ли, напротив, привлечен громкой славой Чжуана — я не знаю, но так или иначе он вдруг замер. Дебаты прекратились, люди затихли и воззрились на писателя.

— Вообще-то я не собирался сегодня выступать, но совесть коммуниста не позволяет мне молчать...

На лицо Чжуан Чжуна набежало облако грусти. Он помрачнел, но какие-то незнакомые ему люди вдруг захихикали.

— Возможно, в своем выступлении я кое-кого за­трону, обижу, но для пользы революции я не боюсь это сделать...

Оскорбительные смешки продолжались.

— Своим выступлением я могу навлечь на себя много неприятностей, даже бед, но чувство самосохра­нения не заставит меня молчать...

Он нахмурил брови и закрыл рот. Кто-то нетерпе­ливо выкрикнул:

— Говори же!

— Меня скорее всего будут ждать удары, месть, наказание, расправа...

— Ты и так уже достаточно наболтал, говори дело!

— Ладно, скажу, все как есть скажу,— промолвил писатель, словно бросаясь в костер или в котел с кипятком.— Я считаю, что наша сегодняшняя литера­тура разложилась до предела, дальше некуда! Уже десять лет прошло с начала великой пролетарской культурной революции, но ведь десятилетие — это лишь мгновение в истории, зачем же во всех бедах обвинять куль­турную революцию?! Одних слез для истории недоста­точно, бывают и кровопролития, и смерти — да, смерти! А я вижу,' как в нынешних газетах один вспоминает одного умершего, другой — другого, третий — третьего, так и вспоминают без конца, будто, кроме смертей, ничего и нет. Вперед нужно смотреть!.. Теперь я хочу сказать о товарище Вэй Цзюе. Все вы знаете, что он оказал мне некоторую помощь, но это не значит, что я должен проявлять к нему мягкотелость. Какие статьи он в последнее время пишет?! Он не только возрождает все свои раскритикованные взгляды, но и решается выступать против классовой борьбы в литературе, а раз­ве коммунист, не признающий классовой борьбы, может называться коммунистом? Это азбучная истина. И еще я хочу коснуться Янь Миня.— Чжуан Чжун подумал, что лучше не называть его товарищем.— Вы читали его рассказы, в которых он выступает против так называе­мых современных суеверий, несущих людям душевные травмы. И вы прекрасно понимаете, что он имеет в виду под современными суевериями, против чего направлено острие его рассказов! Мне так тяжело и больно говорить об этом, что слезы наворачиваются на глаза, хотя вы знаете, что мужчины редко плачут...

Голос его задрожал, рот искривился, и в уголках глаз действительно появились две слезинки, которые он широким жестом смахнул на пол. Но люди, не по­нимающие его героизма, снова непочтительно фыркну­ли. Это страшно обозлило Чжуан Чжуна.

— Да, я со слезами на глазах говорю,— повысил он голос,— что если вы будете продолжать в том же духе, то вы погубите новую китайскую литературу, растопчете даже сами перспективы развития социализ­ма в Китае!

Он снова хотел выдавить из себя героические слезы, но они почему-то не выдавливались.

Между тем слушатели, которых невозможно было ничем пронять, обрушились на него с вопросами:

— Выходит, что мы должны опять призвать к вла­сти этих четырех бандитов?

— И вечно писать образцовые пьесы?

— И строить их на «трех выпячиваниях», «трех оттенениях», «трех конфликтах» и прочей чепухе?

— А почитать вождя, как святого,— это правильно? Вопросы сыпались отовсюду: спереди, сзади, сбоку.

Писатель не успевал не только отвечать, но даже по­ворачиваться и в конце концов совсем замолк. Тупо глядя перед собой, он полез в карман. Все ждали, что он вынет бог знает что, а он вытащил огромный блес­тящий значок с изображением Мао Цзэдуна и дрожа­щими руками прицепил себе на грудь. Потом медленно повернулся, показывая всем этот значок размером с плошку, и так же медленно пошел к выходу, точно дипломат с нежелательного совещания. Зал сначала оторопел, но через секунду разразился возгласами:

— Зачем пустили сюда это чучело?

— Наверное, его кто-то потихоньку пригласил?

— Ничего, что он покрасовался! По крайней мере, все увидели, какие еще чучела бывают.

— Да он просто помешался на своей верности... Вернувшись к себе домой, Чжуан Чжун узнал, что Центральный Комитет действительно собирается созвать совещание по критике литературных сорняков. В связи с этим писатель предпринял еще один важный шаг, но о нем (вы уж извините меня за лукавство) я расскажу в следующей главе.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ.

Памфлет Чжуан Чжуна должен был сыграть истори­ческую роль, но, к сожалению, окружающие не сумели оценить его величие

Когда писатель с огромным значком на груди покидал заседание, ему пришлось выслушать немало нелестных слов, и он чувствовал себя так, будто ему надавали пощечин. Переполненный гневом, он вернулся домой, сел в кресло и глубоко вздохнул: в его разгоряченном мозгу рисовались многочисленные опасности, стоящие перед страной; они касались отнюдь не только литера­туры или искусства, но и идеологии, которую якобы нужно «освобождать», политики, которая должна, мол, быть более гибкой, экономики, будто бы нуждающейся в оживлении. И все-таки литература издавна была аванпостом, на нее в первую очередь совершаются покушения,— значит, отсюда должен начаться и контр­удар. Чжуан Чжун чувствовал себя на подъеме, как перед решающей схваткой. Кто, кроме него, может сейчас заняться пропалыванием литературных сорня­ков? Если не сделать это немедленно, будет уже поздно!

«Я начну против них карательный поход, и мой голос возмущения разнесется по всему миру!» — поду­мал он и тут же решил написать памфлет, который разбудит его спящих современников. Как же памфлет назвать? Одно готовое название всплыло в памяти — «Почему это?», но его он уже использовал в пятьдесят седьмом году, так что лучше придумать что-нибудь новенькое. После мучительных размышлений писатель остановился на заглавии «Куда вы идете?», долго ело­зил рукою по столу, водил пером вдоль и поперек и наконец излил на бумаге все свои недовольства.

Подписать памфлет он сначала хотел как обычно, чтобы миллионы читателей вновь содрогнулись, увидев в газе­те его имя, набранное крупными иероглифами, а теле­графные агентства всего мира включили текст в свои сообщения, но затем решил зря не рисковать: ведь крохотное нетерпение иногда приводит к краху великий замысел. «Поскольку я первым ударил в набат, предо­стерегая соотечественников, подпишу-ка я свой пам­флет псевдонимом Чжун Чжуан (Удар в колокол)! Этот псевдоним интересен еще и тем, что похож на мой основной. То есть читатели могут догадаться, что это я, и в то же время не иметь прямых доказательств!»

Отослав рукопись, Чжуан Чжун целую ночь не спал от возбуждения. Наутро, слушая по радио последние известия, он вдруг сообразил, что этот памфлет могут не только напечатать в газете в качестве передовицы, да еще с лестным примечанием от редактора, но и пере­дать по радио. Перед его глазами, как в приятном сне, поплыли радужные картины. Вот редактор газеты в своем примечании или подзаголовке пишет: «Наконец прозвучал пролетарский колокол!» Вся страна взбудора­жена, люди бегают и спрашивают друг друга: «Кто этот Чжун Чжуан?» Им отвечают: «Это, вероятно, псевдоним какого-то крупного писателя, потому что новичок не смог бы написать такой блестящий памфлет!» — «Да это наверняка автор образцовой пьесы «Логово тигров и пучина драконов»!» — «И не только ее. Раньше он написал великолепный кинороман «Всегда вперед», разоблачающий правых!» И вот Чжуан Чжун гордо проходит сквозь толпу, сколачивает из нее тысячную армию и со словами театральной арии «В руке держу стальную плеть, хочу тебя сразить» срубает все ядови­тые сорняки вроде Вэй Цзюе и Янь Миня. Впрочем, судьба Вэй Цзюе зависит от его поведения. Если он затрепещет и, как верный раб, признает свою вину, его можно использовать для переписки моих черновиков, потому что почерк у него хороший...