Неофициальная история крупного писателя - Чэнь Мяо

Тем же вечером, услышав по радио официальное сообщение, он посмеялся над собственными сомнениями и вновь обрадовался: как интересна и необычна судь­ба этой фотографии, как точно он выбрал момент для ее изничтожения! Сделать это днем раньше или позже было бы принципиальной ошибкой. Он испы­тывал почти эстетическое наслаждение от своей про­зорливости. Когда-то, в даосском трактате «Волшебные изменения в великой пустоте», он прочел такую надпись:

Когда ложное становится истинным, истинное становится ложным.Где пустое превращается в полное, полное превращается в пустое.

Но о том, какой еще опыт извлек из книг и из жизни наш редкий писатель, позвольте мне рассказать вам дальше.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.

Среди победоносных кличей слышится истошный вопль. Герой, неся на обнаженных плечах вязанку терновника, изливает свой гнев и решимость

По всей стране проходили демонстрации, приветст­вующие свержение преступной «банды четырех». Кри­ки людей гремели, как рев морского прибоя, как эхо в горах, доходящее до самого неба. Но если бы чи­татель в тот день был среди демонстрантов, он непре­менно услышал бы особенно резкий крик, доносивший­ся из колонны деятелей литературы и искусства. Этот крик начинался в тот самый момент, когда стихали другие лозунги, и привлекал всеобщее внимание. Ав­тором его был, конечно, Чжуан Чжун. Люди — в осо­бенности те, кто знал его,— смотрели на него с не­доумением, а Чжуан, кипя от праведного гнева, кричал:

— Эти негодяи натворили слишком много зла! Надо содрать с них кожу, вытянуть из них жилы, разру­бить их на мелкие кусочки! Только так они смогут от­ветить за все свои преступления...

— Ого! — насмешливо воскликнул один парень.— Смотрите, как разбушевался наш редкий писатель, как сильно в нем чувство классовой ненависти!

Но не успел он промолвить это, как Чжуан Чжун, яростно округлив глаза, заорал:

— Хватайте ее!

Все опешили, никто не понимал, кого нужно хва­тать. Тогда Чжуан бросился в толпу и, указывая на красивую женщину, повторил:

— Хватайте ее! Это любовница Вэй Тао! И она еще посмела прийти сюда!

С его точки зрения она была по крайней мере шпи­онкой. Он кинулся к ней, но один из солдат, охраняв­ших порядок, остановил его. Чжуан Чжун недовольно пробурчал:

— Мы не можем проявлять мягкотелость! Надо уничтожить все это отродье...

— Чем разоряться тут, лучше бы на себя в зер­кало посмотрел! — оборвал его кто-то. А один высо­кий старик добавил:

— Глядите, как быстро он действует, как мгновен­но поворачивается. Всегда-то он прав, вечно в выиг­рыше! Это же блестящий образец, у которого нужно учиться...

Писатель немного опечалился, так как усмотрел в этих словах насмешку. Впрочем, среди сотен и ты­сяч всегда найдутся отсталые люди, которые не могут жить без злословия. Успокоив себя таким рассужде­нием, он презрительно взглянул на старика, гордо вы­прямился и продолжал свои вопли, звучавшие гораздо громче, чем крики остальных.

Через несколько дней власти прислали специаль­ную комиссию, которая должна была инспектировать деятельность группы образцовых пьес. У Чжуан Чжуна при этой вести похолодели руки и ноги, но потом он подумал, что ничего страшного тут нет. Ведь он тво­рил под жесточайшим гнетом преступной «банды че­тырех», а известно, что если все гнездо переворачи­вается, то целого яйца не найдешь. Что я — святой или гадатель, чтобы предвидеть, что шестого октября тысяча девятьсот семьдесят шестого года эта банда будет изловлена? Но как бы там ни было, а есть опасность, что его начнут прорабатывать на собра­ниях, что осуществится видение, которое так напугало его в день, когда он лакомился бараниной. Как же отвести беду, как миновать ее? Он снова подумал о своем добрейшем учителе Вэй Цзюе, который на­верняка связан с этой комиссией. Правда, наш писатель слегка провинился перед ним, но продемонстри­рует всю мыслимую скромность и придет просить прощения, что называется, с вязанкой терновника на плечах[20]. Конечно, он не может в полном смысле слова взвалить терновник на свои обнаженные плечи, однако начнет прямо с извинений и, возможно, добьется успеха.

Все разузнав, Чжуан выяснил, что Вэй Цзюе дей­ствительно является одним из руководителей комиссии. Это делало поход к нему с вязанкой терновника еще более насущным.

Вэй Цзюе жил на прежнем месте. По дороге Чжуан Чжун предавался всяким несбыточным мечтам. Эх, если бы время можно было пустить вспять и он шел бы к учителю в первый или во второй раз, если бы не было этого проклятого шестьдесят шестого года, как хорошо бы они прожили вместе с Вэем! Он до того растрогался, что чуть не всплакнул, но, увы, время вспять не пустишь. О прошлом жалеть нечего, а бу­дущее надо предвидеть! Однако еще важнее позабо­титься о настоящем, поэтому он постучал в дверь и вошел.

Крупный писатель никак не ожидал, что на сей раз при виде Вэй Цзюе он не сможет вымолвить ни слова. У него не получалось ни улыбки, ни серьезного вы­ражения лица. Он даже подумал, что его хватил пара­лич, потрогал себя за физиономию — вроде бы в поряд­ке, не перекошена. Лишь через некоторое время он немного успокоился и с присущей ему предельной искренностью начал каяться в своих грехах. Не ожидал он и того, что Вэй Цзюе, против обыкновения, раз­разится в ответ целой речью:

— Сейчас идет настоящее очищение, когда белое заступает место черного, правда заступает место лжи, люди заступают место оборотней, подлинная красота заступает место уродства...

Чжуан Чжун испуганно подумал, что этот старик называет настоящим очищением отказ от небывалой в истории, великой пролетарской культурной революции, но послушно поддакнул своему непримиримому врагу:

— Да, да, это небывалое, небывалое...— Он все-таки не решился произнести слово «очищение».

— Мы слишком искренни, слишком наивны, и это помогло тем негодяям. Они решили, что наш народ — глупый ребенок, который будет игрушкой в их руках, и чуть не завели великую китайскую нацию в пропасть...

Чжуан отметил про себя, что его учитель по-прежне­му употребляет всякие устаревшие понятия, но вслух горячо подхватил:

— Да-да, эта «банда четырех» едва не привела наш Китай к гибели!

— Не только «банда четырех», но и те, кто помогал ей. Если бы не было всяких злодеев, хулиганов, полити­ческих проституток, бесстыжих литераторов, которые превозносили ее, она не смогла бы так долго бесчин­ствовать!

Писатель с тревогой подумал: «Этот старый черт умеет пользоваться моментом! Интересно, какой титул он придумал для меня?» Но вслух сказал:

— Вы совершенно правы! Это настоящие коршуны. Я сам немало натерпелся от этих хищников и их прихвостней, достаточно вспомнить Вэй Тао...

Только теперь Вэй Цзюе взглянул прямо на него. Его всегда прищуренные глаза вдруг округлились и по­лыхнули огнем, пронизавшим писателя насквозь.

— Чжуан Чжун, хватит быть оборотнем! Довольно лицемерить, обманывать себя и других, постоянно при­спосабливаться. Люди ведь не дураки.

Вэй Цзюе говорил запальчиво, но достаточно веско и убедительно. Если бы я сказал, что его слова совер­шенно не задели Чжуана, то я был бы слишком не­справедлив к своему герою, считал бы его просто мерт­вым. Но уши Чжуан Чжуна обладали специфическим фильтром, задерживавшим все опасное. В результате они пропустили только такую мысль: «Даже если я совершил ошибку, это не страшно». Потом они провели дополнительную очистку и оставили лишь три послед­них слова: «Это не страшно». В душе писателя мигом вспыхнула надежда, и он произнес длинную речь, смысл которой состоял в том, что он хоть и находился в лагере узурпатора Цао Цао[21], но его сердце было с династи­ей Хань. Он даже сочинил историю, в которой забирал­ся чуть ли не в логово тигра, чтобы защитить своего любимого учителя, и если бы он не противостоял Вэй Тао и остальным бандитам, они могли бы дойти черт знает до чего.

— В самый опасный момент я повел с ними нерав­ный бой, притворившись больным! — воскликнул Чжу­ан, ударив себя в грудь, но, видя, что эти слова не производят на Вэй Цзюе впечатления, постарался сме­нить тон, перейдя на своего рода заклинания.— От ва­ших справедливых упреков способны прослезиться даже травы и деревья, даже камни! Я больше никогда не буду лицемерить и не позволю похоронить свое сердце. Я во что бы то ни стало должен стать настоящим человеком, критиковать себя, произвести в себе внутреннюю револю­цию. Я хочу обагрить свой штык кровью этих подонков. Вы можете быть спокойны, учитель: перед вами боец, герой, мы еще увидимся на поле боя!

И Чжуан Чжун отправился обагрять свой штык.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Смелые разоблачения, глубокий анализ и беспощадная борьба с примиренчеством открывают писателю новый путь к творчеству