Неофициальная история крупного писателя - Чэнь Мяо

Вэй (недоволен его реакцией). Ты что мелешь? Если меня действительно схватят, ты тоже не убе­жишь!

Чжуан. Я? Я тут ни при чем. Я только писал и не имел никаких политических связей с этими че­тырьмя.

Вэй. Ты еще смеешь нахальничать? Да ты писал тайные письма, доносы, продал брата, жену, даже лю­бовницу. Всуе цитировал Энгельса, чтобы...

Чжуан. Ладно, ладно, я только пошутил, а ты уж сразу всерьез принял. (Придвигаясь к Вэю.) Со­ветую ничего не бояться, потому что ничего страшного и нет! Мы только помогали ей писать образцовые революционные пьесы, а кто выступает против них, выступает против великой культурной революции. Помяните мое слово, начальник, наступит день, когда...

Вэй. Да, наступит, и тогда я им покажу! Эх, не получится, наверное. Им очень легко схватить нас, у нас даже оружия нет.

Чжуан (озираясь по сторонам). Этого я не слы­шал, начальник, ничего не слышал. А вы должны под­готовиться.

Вэй (сокрушенно садится). Чего тут готовиться? Такие люди, как мы... В общем, пусть все будет как будет. Вполне возможно, что эти бабы уже проболта­лись и за нами сейчас придут!

В комнате звонит телефон. Вэй Тао и Чжуан Чжун испуганно смотрят на него, друг на друга, но никто не решается взять трубку. Телефон продолжает звонить. Вэй просит Чжуана взять трубку, а тот отказывается. Телефон звонит как бешеный. Вэй Тао не выдерживает и подходит.

Алло! (Облегченно.) А, это ты, мой друг! Как ты меня напугал! Что, что? Хорошие новости? Говори помед­леннее! Итак, на заседании Политбюро присутствовали все четыре центральных руководителя и вид у них хороший? Отлично! Они сумели из обороны перейти в наступление и одержали победу? Прекрасно, пре­красно! (Нажимает на рычаг и набирает другой но­мер.) Алло! Узнаешь, кто это? Догадайся, догадайся! Так вот, я могу до срока тебе сказать, что на баранину мы пойдем. До завтра!

Вэй Тао кладет трубку и выходит из комнаты. Чжуан Чжун бе­жит вслед за ним.

Чжуан. Начальник, а как насчет завтрашней баранины? Я тоже...

Вэй Тао пристально смотрит на него, но ничего не отвечает.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.

Крупный писатель в решающий момент произносит мудрые слова. Эти слова используются так умело, что возникает сплошная идиллия

Как говорится в стихах:

Сегодня прекрасный пир,Веселье трудно описать.

Мы не будем доискиваться, как писателю удалось примазаться к этому пиру: может быть, он предложил хозяину разделить с ним расходы, а может быть, при­нес в ресторан дорогого вина, но факт, что Чжуан хлестал рюмку за рюмкой, вовсю полоскал в кипящем самоварчике ломтики баранины и непрерывно болтал, потому что ему было крайне важно уравновесить то, что он вчера вечером наговорил Вэй Тао. А Вэй, рас­красневшийся от выпитого вина, вещал, опуская в ки­пяток очередной ломтик сырого мяса:

— Когда я услышал эти сплетни, я сразу сказал, что не верю в них. Не верю, что верховная руково­дительница могла пойти против партии.

— И я то же самое подумал! — подхватил Чжуан Чжун.— Ведь все четверо центральных руководителя были приближенными председателя Мао, заслужен­ными деятелями великой пролетарской культурной ре­волюции, неутомимыми ниспровергателями каппутистов. Поэтому вчера вечером я и сказал начальнику отдела Вэю, что если эти слухи правдивы, то они означают реставрацию капитализма!

Восхищенный собственной прозорливостью, Чжуан отхлебнул вина и решил, что он вполне удовлетво­рительно выдержал испытание.

Так, слово за слово, гости заговорили о том, что каждый из них слышал. Вэй Тао ударил о стол па­лочками для еды.

— Черт побери, слухи были такими правдоподобны­ми, что просто в дрожь бросало! Я обязательно по­советую верховной руководительнице начать допрос всех поодиночке, чтобы докопаться, откуда пошли эти домыслы!

Чжуан Чжун бросил на него испуганный взгляд, но, подумав немного, с жаром подхватил:

— Вы совершенно правы: крепкая трава всегда выдержит напор ветра, а настоящее золото плавится только при сильном огне. Например, у меня дома висит фотография, на которой я запечатлен рядом с верховной руководительницей, так вчера один чело­век посоветовал мне скорее снять эту фотографию. Я, разумеется, ответил: ни за что не сниму!

— Действительно, был такой случай? — с некото­рым недоверием спросил Вэй Тао.— Подобного чело­века самого нужно снимать!

Писатель, естественно, не уточнил, что этим чело­веком был он сам, Чжуан Чжун. Когда он услышал от Вэя весть об аресте четверки, у него сразу мельк­нула мысль о фотографии, а когда весть не подтвер­дилась, был страшно доволен тем, что не начал дей­ствовать опрометчиво. Сейчас он видел, что Вэй Тао не очень-то доверяет ему, вот и выдумал себе оппонента, чтобы разоблачить его. Конечно, это вряд ли усы­пило бдительность начальника, но писатель все равно был доволен своими способностями к импровизации. Боясь, что Вэй слишком крепко вцепится в его рас­сказ, он перевел беседу на другую тему, заговорив о сложности и остроте классовой борьбы, которая поисти­не выходит за пределы человеческого воображения.

Внезапно в их кабинет ворвалась запыхавшаяся женщина с криком:

— Тут такое творится, а вы все едите да пьете! Гости повернулись и узнали жену Вэй Тао. Она ообщила мужу, что его срочно вызывают на собра­ние, где будет сделано официальное объявление.

— О чем объявление-то? — нетерпеливо спро­сил Вэй.

— О свержении «банды четырех»!

Эти слова подействовали на пирующую компанию как разорвавшаяся мина или, точнее, как гипноз. Все застыли: с рюмками, бутылками, палочками в руках. Только самоварчик продолжал бурлить — и даже не столько бурлить, сколько шипеть, потому что в нем осталось совсем мало воды.

Чжуан Чжун до этого ухватил палочками тончай­ший ломтик сырой баранины. Теперь ломтик зашеве­лился, вытянулся и превратился в красную руку, ко­торая без дальних слов вытащила писателя на сцену. Чжуан похолодевшим взором оглянулся вокруг: перед сценой чернела огромная толпа. Наконец он заметил лица Вэй Цзюе, Янь Миня и других. Это были литера­торы со всей страны — мужчины и женщины, старые и молодые, живые и мертвые. Они гневно смотрели на Чжуана, и из их ртов, казалось, были готовы вы­лететь пули. Тут только он понял, что этот митинг собрали специально из-за него, чтобы раскритико­вать, осудить его. Если каждый из них ткнет в него пальцем, он будет изрешечен; если каждый плюнет в него, он утонет в слюне. Единственный выход — скрыться! Побежав, он заскочил в какой-то тупик с высокой фабричной трубой и приделанной к ней желез­ной лестницей, мигом вскарабкался на самый верх, глянул вниз и замер: все окружающие дома показа­лись ему крохотными. Не удержишься — тут же ра­зобьешься в лепешку. Но разбиваться нельзя, он дол­жен сделать еще немало дел, выполнить множество важных задач. Чжуан стиснул лестницу, испуганно заморгал и... очнулся. Оказывается, в руках у него во­все не лестница, а палочки для еды. Ломтик баранины, который он ими держал, давно упал на стол. Писатель с независимым видом подобрал его и уже хотел «прополоскать» в самоварчике, как вдруг обнаружил, что самоварчик весь выкипел и готов развалиться от жара.

Гости один за другим произносили точно в полусне:

— Черт возьми, оказывается, слухи-то были пра­вильными!

— Не думал я, что все случится так внезапно!

Писатель тоже бормотал, но про себя. Он думал, то в этот решающий, переломный момент истории очень многое, вплоть до жизни или смерти, будет за­висеть от внешних проявлений человека. И он сказал:

— Если бы «банде четырех» дали разгуляться до конца, это означало бы гибель Китая!

Остальные гости, казалось, не восприняли его сен­тенцию. Тогда Чжуан Чжун решил продолжить:

— Мы должны прислушиваться к Центральному Комитету партии, овладевать инициативой, прояснять позиции и точки зрения и быстрее действовать!

С этими словами он немедленно испарился из ресторана.

Дома он первым делом сорвал со стены свою фо­тографию вместе с Цзян Цин и с невероятной скоро­стью превратил ее в мелкие клочки, которые тут же спустил в уборную. Конечно, уничтожая фотографию, писатель все еще терзался некоторыми сомнениями: а вдруг он снова попал впросак и руководящая чет­верка благополучно здравствует? Вдруг слухи об их свержении инспирированы каппутистами или самой чет­веркой, решившей запустить пробный шар и выявить всех своих врагов? Выманить, так сказать, змей из пещеры, загнать в одну сеть и там перебить? Если это так, то его пьеса «Решительный бой» может быть немедленно поставлена, а сам он сохранит славу круп­ного писателя и будет по-прежнему сочинять свои об­разцовые пьесы. Правда, тогда ему придется попла­титься за уничтожение фотографии.