Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

он вызвал ее играть спектакль. Это была веселая, зажигательная «Ханума», в которой Макарова играла главную роль… В ней, «лирической» актрисе, Товстоногов открыл актрису характерную… Люсинде с веселой песней пришлось выйти на сцену, где совсем недавно стоял гроб с телом ее любимого мужа. За кулисами дежурил врач с нашатырем. Перед началом спектакля Людмила Иосифовна попросила всех своих партнеров не смотреть на нее с жалостью, играть, как обычно. Свою роль она сыграла блистательно, и когда спектакль закончился, зал молча встал, выражая уважение мужеству и творческому подвигу этой маленькой женщины.

До конца дней она помнила своего Фимочку и то, как, узнав о его кончине, бежала вверх по лестнице к их квартире с отчаянным криком: «Я пропала! Пропала!»

Большим ударом стал для нее уход Товстоногова, с которым у нее всегда были замечательные отношения. «Это был гениальный режиссер и человек, – говорила Люсинда о мэтре, – он работал так, как до него никто не работал, умел видеть смешное в трагическом и трагическое в смешном. И его нельзя было предугадать».

У Людмилы Иосифовны оставался их единственный с Ефимом Захаровичем сын, Кирилл. Следуя по стопам родителей, он стал актером, но затем произошла страшная трагедия. «Его избили до полусмерти, едва вытащили из комы, – рассказывала Макарова. – Он инвалид первой группы, уже пять лет нигде не работает. Это моя печаль. И мой крест. Наверное, я в чем-то согрешила… Сын не женат. К сожалению, у меня нет внуков. Вот и вся моя жизнь…»

В 2006 году Кирилла не стало. А мера страданий, отпущенных маленькой жизнестойкой женщине, еще не была исчерпана. Срок жизни, отмерянный ей, был долог – 92 года. Жизни, как памяти о бесконечно любимых людях. И служения. Одному-единственному театру, на сцену которого выходила она почти до последних дней.

Глава четвертая

Графский театр

Правда – категория отнюдь не только этического порядка, но эстетического… Стремление к правде – чувство нравственное и эстетическое одновременно.

Г. А. Товстоногов

«Большая драматическая тайна» – так издавна расшифровывают аббревиатуру своего легендарного театра его актеры.

В 70-е годы XIX столетия флигель-адъютант свиты его императорского величества граф Антон Степанович Апраксин построил на берегу Фонтанки на принадлежавшей ему земле каменный театр и стал сдавать его в аренду антрепренерам. В 1901 году здание серьезно пострадало при пожаре, но потомок графа-театрала – Мария Дмитриевна Апраксина восстановила театр. В заключаемых ею договорах непременно оговаривалось, что, кто бы ни арендовал театр на Фонтанке, представители рода Апраксиных всегда будут иметь право посещать его бесплатно, и кресла в седьмом ряду партера навсегда закрепляются за ними. До революции здание арендовал прославленный издатель и менее известный драматург Алексей Сергеевич Суворин. С той поры театр Апраксиных петербуржцы долгое время – и даже десятилетия спустя после революции – именовали Суворинским.

Само собой, большевики театр «национализировали». Суворин ушел с Белой армией в Ледяной поход и эмиграцию, Апраксины рассеялись по миру. А театр… театр остался. Но уже под другим названием – Большой драматический. Он открылся в 1919 году при активном участии Александра Блока, Максима Горького и ряда ведущих актеров. Первым спектаклем БДТ в пролетаризованной стране стал «Дон Карлос» Фридриха Шиллера. Этим выбором театр декларировал преданность «героической драме, романтической трагедии и высокой комедии». Зал был заполнен обычной для тогдашнего времени публикой – тем самым пролетариатом, матросами, солдатами, разбитными девицами. Кто такой Шиллер и тем паче Дон Карлос, им, разумеется, было неведомо. Поэтому еще не утративший наивного революционного романтизма автор «Двенадцати» лично предварял каждый спектакль краткой лекцией, что и о чем предстоит смотреть «почтенной публике». Публика посмеивалась, лущила семечки, но смотрела.

Здесь, в бывшем Суворинском театре, состоялось последнее публичное выступление уже больного и разочарованного Блока. Выйдя на авансцену в желтом луче, поэт помолчал, а затем вдруг прочел несколько строк из своих «Плясок смерти»:

Все бы это было зря,

Если б не было царя,

Чтоб блюсти законы.

Только не ищи дворца,

Добродушного лица,

Золотой короны.

Еще немного помолчав, Александр Александрович ушел со сцены. Навсегда.

Поэт вскоре умер, а театр… Театр продолжал жить, постепенно забывая прежних хозяев. Но прежние хозяева, как оказалось, не забыли его. И не все они рассеялись по свету…

Эдуард Кочергин вспоминает:

«Среди бэдэтэшных посетителей тех времен глаз мой особо зафиксировал седую старуху с властным аристократическим лицом, в черной, хорошего рисунка старинной бархатной шляпке, опоясанной муаровой лентой, в черном, шерстяного шелка (дореволюционный твид) платье, в имперской красоты маленьких замшевых ботиночках на высоком каблучке со шнуровкой, и с расшитой черным стеклярусом театральной сумочкой. Поверх роскошного старомодного платья на ней был обыкновенный плащ советского пошива. Михаил Натанович и Павел Павлович (администраторы БДТ. – Е. С.) необыкновенно любезно принимали эту старую даму в администраторской. Входя, она здоровалась со всеми и позволяла одному из стариков снять с себя плащ и устроить его в гостевой шкаф. Затем кто-то из них или один из вызванных билетеров провожал драгоценную гостью в зал. На мое неприличное любопытство: “Кто эта дама?” – мне ответили: “Родственница одного из актеров”. В ту пору я еще не очень знал артистов, но на афишах театра было много звучных фамилий: Карнович-Валуа, Корн, Стржельчик и другие. Наверное, аристократическая тетенька принадлежала к одной из этих фамилий.

Второй раз старую черную аристократку я увидел на третьем спектакле уже моего “Генриха IV”. Михаил Натанович под руку провел ее по левому проходу зала и усадил в крайнее кресло седьмого ряда центральной части партера. Да, подумал я, такой породы, как эта дама, давно уже нет не только в полуторатысячном зале театра, но, пожалуй, и во всем нашем городе. <…>

В 1973 году на одном из премьерных спектаклей “Мольер” по знаменитой пьесе Михаила Булгакова на черную породистую гостью театра положил глаз сам Товстоногов. Из директорской ложи он увидел, как два старых администратора бережно, под ручки ведут какую-то совсем древнюю седую старушку с выразительным властным лицом и усаживают в кресло его седьмого ряда. Дело в том, что Георгий Александрович репетиции всех своих спектаклей проводил, сидя по центру седьмого ряда. В седьмой ряд администраторы ежели и сажали кого, то очень знатных персон. Он даже возмутился – почему не предупредили, что в его театр пришла какая-то важная старуха, а он не посвящен и не знает, кто она такая. Вызвал знаменитого Валериана Ивановича, заведующего труппой театра, который все и всех знал, показал ему из служебной ложи упакованную во все черное старуху, сидящую в кресле седьмого ряда, и