Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

действующий худрук не может обеспечить театру должного интереса публики, он повел борьбу против него и параллельный поиск «свежей крови».

«В Управлении по делам искусств все были недовольны его борьбой за снятие тогдашнего главного режиссера Михаила Викторовича Чежегова, – вспоминала Дина Шварц. – Уважаемый человек, хороший режиссер, из тех, кого обычно называют “крепким”, М. В. Чежегов был одним из немногих режиссеров, которые владели пространством огромной сцены. Его лучшие постановки – “Молодая гвардия”, “Последняя жертва” – были масштабными спектаклями, с хорошим актерским ансамблем и пользовались большим зрительским успехом, хотя без особых открытий… Но к 49-му году серьезно пошатнулось здоровье М. В. Чежегова, его репертуарные предложения стали встречать холодный прием в театре, и Н. М. Лотошев с присущей ему настойчивостью, с думой о будущем, как его директор, не без жестокости бывшего “смершевца”, начал борьбу за уход Чежегова из театра… Стали искать замену. Все предложения Лотошев отвергал и в конце концов взял на себя миссию найти такого режиссера, какой нужен был театру и городу. Не особенно разбираясь в тонкостях театрального искусства, Н. М. Лотошев знал, что такое талант. Только это для него имело значение… И вот весной 1949 года Лотошев поехал в Москву искать талант. И нашел. Он нашел молодого Георгия Товстоногова, спектакль которого “Где-то в Сибири” с большим успехом шел на сцене Центрального детского театра… Н. М. Лотошев, посмотрев спектакль и прочитав многочисленные и весьма положительные рецензии, сразу предложил Г. А. стать главным режиссером. Но Г. А. в то время был привязан к Москве, у него были свои планы, хотя в главные режиссеры его никто не звал. Он дал согласие на одну постановку. Лотошев скрыл от Г. А., что у него были полномочия пригласить режиссера-“варяга” только на постановку, но никак не на роль главного…»

Кроме нового главного режиссера бывший чекист мечтал и о новом завлите. Подходящую кандидатуру он увидел в Дине Морисовне Шварц, молодой сотруднице Управления по делам искусств.

Дина Морисовна родилась в семье старых большевиков Мориса Шварца и Любови Рубиной. Едва поженившись, родители ушли на фронт – воевать против «колчаковцев». Там, в Сибири, и родилась Дина, с материнским молоком впитывавшая «идеалы коммунизма». Идеалы эти не смог порушить даже последовавший в 1937 году арест родителей. В ту пору Морис Шварц был директором швейной фабрики имени Мюнценберга. Историк Анатолий Разумов приводит короткую справку по его делу:

«Дело М. А. Шварца началось со справки на арест, составленной по показаниям Тимофея Ивановича Грехова – начальника 3-го цеха фабрики имени Мюнценберга, арестованного экономическим отделом УНКВД ЛО “за систематическую контрреволюционную агитацию среди рабочих”. <…>

От Грехова каким-то из многочисленных изощренных способов добыли признания в том, что членами террористической организации на фабрике являются: ее директор М. А. Шварц, начальник 4-го цеха М. Б. Гутман, начальник 2-го цеха М. П. Шерин, начальник ПВО Танхум Аронович Брук и зав. складом Генух Залманович Левин. <…>

Еще раньше в связи с этим делом были арестованы бывший зам. директора фабрики имени Мюнценберга С. А. Мензило и нач. утильцеха фабрики К. Г. Стрейжис.

Ни в одном из протоколов допросов и очных ставок М. А. Шварц не подписал признание в своей виновности. Это очень редкий случай, учитывая безграничные возможности НКВД в фальсификации протоколов следствия. По окончании следствия М. А. Шварцу предъявили обвинение в том, что он являлся участником организации, убившей Кирова, создал филиал этой организации у себя на фабрике, “руководил террористическими группами по подготовке совершения террористических актов над т.т. Сталиным, Ворошиловым и Ждановым”, ну и, конечно, попутно “проводил вредительскую работу на фабрике”. <…>

Т. И. Грехов в судебном заседании отказался от своих показаний, заявил, что считает их “неверными, т. к. в момент дачи этих показаний он был недостаточно здоров в умственном отношении”.

По делу “контрреволюционной организации” в швейной промышленности Ленинграда 9 мая 1937 года в 1 час 35 минут ночи были расстреляны: М. Б. Гутман, М. П. Шерин, А. Ф. Соколов, С. А. Мензило, а также бывший управляющий трестом «Ленинградодежда» Л. С. Аграновский и бывший директор текстильной фабрики имени Желябова С. Н. Бограчев.

10 мая 1937 г. в 12 часов 35 минут были расстреляны К. Г. Стрейжис, Т. И. Грехов и М. А. Шварц».

Младшая сестра Дины, Роза Шварц, вспоминала: «Папа пришел с работы с двумя людьми в штатском. Обыск продолжался до глубокой ночи. Были перерыты все книги, мягкие вещи, фотографии, переписка. Папа все время сидел в углу, на диване, молча. Мама плакала. Когда папу уводили, он стал обнимать, целовать нас и сказал только: “Не плачьте, я скоро вернусь”. Больше ничего не сказал, эти люди в штатском его увели».

По воспоминаниям внучки Шварца, поэтессы Елены Шварц, о том, что дед расстрелян, «семья узнала об этом уже после реабилитации, все эти годы, вопреки всему, ждала его возвращения. Его жена имела неосторожность написать в начале 1937 года письмо Сталину, видимо, не совсем в том духе, в каком можно было обращаться к Другу детей и физкультурников. Она осмелилась упрекать его в несправедливости. За ней пришли летом того же года и увели на глазах у трех дочерей, старшей из которых, Дине, было около шестнадцати лет. Она запомнила, что, когда полуодетую, вытащенную среди ночи из постели мать уводили, красноармеец, стоявший у печки на карауле, строил ей глазки. Девочек удочерила сестра арестованной, Берта Израилевна Рубина, которую за этот неосторожный поступок сразу же исключили из партии и только чудом оставили работать. Она и вырастила всех на свою жалкую зарплату химика-лаборанта. Попытки узнать хоть что-нибудь об участи родителей не удавались. Только через два года бабушке разрешили написать детям. Она прошла тюрьмы, лагерь, ссылку, тяжело заболела там и приехала умереть в родной город в 1950 году.

В 1947 году Роза Шварц ходила в Управление НКВД на Чайковской. Ее принял днем в затемненной комнате некто в штатском, он зловеще-весело сказал ей, что раз приговор “десять лет без права переписки”, значит скоро вернется. Она возразила: “Десять лет уже прошло”. – “Вот и вернется скоро”, – улыбаясь, ответил тот».

Несмотря на этот ужас, Дина продолжала верить в «светлые идеалы», искренне воспринимала пассажи из материнских писем о том, что Любовь Израилевна рада тому, что работает на общее дело, искренне проклинала белофиннов, когда СССР вступил в войну со страной Суоми… При этом девушка страстно увлекалась театром, не пропускала ни одной премьеры, знала всех артистов, вместе с подругами караулила у входа своих кумиров, собирала фотокарточки и, конечно, грезила быть причастной к этому пленительному миру. Актрисой стать у Дины не получилось, но Ленинградский театральный институт, его театроведческий факультет, она все же окончила в победном 1945-м, чтобы служить Мельпомене в тени, неведомо для зрительских масс, но внося в это служение вклад, ничуть не меньший, чем самые популярные артисты, ибо без нее они могли бы не иметь того материала, благодаря которому столь ярко разгоралась их слава. «Для меня она –