Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

приходили, у нас всегда была хотя бы квашеная капуста. И водочка. Он так мне и говорил: “Значит, так. Сегодня мы будем играть [в карты]. Купи поллитровочку. И капустку поставь. Больше нам ничего не надо”. В преферанс он играл замечательно! С юмором. Я сидела в другой комнате и просто наслаждалась…»

– Ефим Захарович, а вы могли бы быть голубым? – спросили как-то Копеляна.

– Я для этого слишком смешлив, – ответил актер.

Примеры этой смешливости в БДТ составляют коллекцию анекдотов. Например, в спектакле «Генрих IV» – два укрытых плащами трупа – персонажи только что пали под ударами мечей – содрогались от хохота. Смешливыми покойниками были Копелян и Стржельчик. Можно представить себе негодование Товстоногова после такой «хохмы» в шекспировской трагедии.

В «Трех сестрах» персонаж Кирилла Лаврова должен был произнести фразу: «Если женщина философствует, то это уж будет потяни меня за палец…» Лавров оговорился: «Если женщина философствует, то это уж будет поцелуй меня…» – актер запнулся и стал судорожно соображать, во что же можно поцеловать, чтобы это прозвучало на сцене прилично. И не нашел ничего лучшего, как закончить: «…поцелуй меня в палец…» Вершинин – Копелян ушел со сцены, заливаясь смехом.

«Террариум единомышленников» – это известное определение театру тоже принадлежит неисправимому острослову.

Трудно поверить, но при всем этом остроумный Ефим Захарович боялся публики. Эстрадной. Потому что на эстраде перед ней нужно было представать в собственном качестве, а не в образе. Поэтому на эстраде он не выступал никогда, несмотря на уговоры коллег. «В нем было какое-то сочетание суровой мужественности и детской беззащитности», – замечала Зинаида Шарко.

Многие вспоминают редкую отзывчивость и удивительное чувство отдачи Копеляна. В блокаду, увидев упавшего на улице от голода человека, он не задумываясь отдал ему своей паек. Знакомые говорят об актере как о человеке, любившем свою семью, свою собаку, все радости жизни и никому не наступавшем на ноги. Он никому не отказывал в деньгах. У него всегда можно было разжиться дефицитным «Мальборо».

– И где вы только берете такие сигареты, Ефим Захарович?

– «Берете» их вы, а я их покупаю…

«Золотое сердце, золотые руки, а он был золотая душа», – говорил о нем Сергей Юрский.

Ефим Захарович говорил, что для него «…счастье сознавать, что его искусство приносит людям хоть крупицу радости». На вопрос, о чем он мечтает, актер ответил: «Мне всегда хотелось, чтобы искусство несло бо́льшую силу любви, чем ненависти, чтобы оно учило взаимопониманию, дружбе, мужественной доброте, учило мирно жить на земле». Человек, чье становление пришлось на 1930-е годы, знал, о чем говорил: в ту пору решительно все – газеты, литературные журналы, кино, даже школьная программа – учили ненависти, разжигали вражду, требовали в каждом подозревать врага и указывали бесчисленных «врагов». И Копелян, и Товстоногов стремились, чтобы вместо этого искусство – и в первую очередь театр – несло зрителю подлинную человечность, вечные нравственные ценности.

Как-то во время съемок в Костроме Копелян целую ночь бродил по городу, читал стихи, сетовал: «Какая-то непонятная жизнь у нас, так мало таких ночей, не хватает на это времени, чтобы просто так бродить, читать стихи… нужно все время куда-то спешить».

Он действительно все время спешил. Особенно на многочисленные съемочные площадки – наконец-то вслед за театром его талант оценили и в кино. Среди многочисленных киноработ («Неуловимые мстители», «Даурия», «Вечный зов» и т. д.) сам актер особенно любил роль промышленника Саввы Морозова в фильме «Николай Бауман» и, конечно, Свидригайлова. На съемочной площадке Льва Кулиджанова гениальные образы создали сразу два «птенца гнезда Товстоногова» – Иннокентий Смоктуновский и Ефим Копелян. Свидригайлов Копеляна гипнотически приковывает внимание зрителя. За «фирменной» сдержанностью и невозмутимостью, минимализме внешних средств – бездна клокочущей страсти, и жестокости, и страдания, и трагедии, и тайны. И тайна эта – завораживает.

Близкий друг Ефима Захаровича Владислав Стржельчик рассказывал в интервью Михаилу Захарчуку:

«В последние годы Фима достиг какой-то замечательной простоты в игре при глубокой внутренней наполненности. Словно бы ему открылись какие-то доселе неведомые истины в нашем ремесле. Шло это не от самоограничения, на которое наш брат горазд хотя бы по возрастным соображениям, а от все большего внутреннего освобождения, доверия к самому себе и своим партнерам, к значительности тех духовных накоплений, что сделаны были за долгие годы сценической да и просто жизни. Он научился пользоваться и обходиться столь малым запасом выразительных средств, что порой это вводило в заблуждение даже искушенного зрителя. Казалось, Копеляну ничего не стоило держать сцену по своему усмотрению, вести диалог по своему алгоритму, так легко ложилась у него краска к краске, интонация к интонации. И только люди, близкие к нему, знали, как мучителен и непрост был путь к этой сценической подлинности, какие сложные интуитивные ходы вели его к овладению внутренней образностью. Я часто наблюдал его в периоды такой острейшей неудовлетворенности, когда он выходил из дому покурить, погулять и в тишине подумать. Видел, как часто он замыкался на репетициях, молча следил за происходящим на сцене. Впрочем, в те годы я как-то специально не наблюдал за ним, не задавался целью что-то зафиксировать на будущее. Я был уверен, что впереди у нас еще многие и многие годы совместной работы. Да он и любил жизнь, верил в нее, а жизнь его подвела и увела от нас так рано.

Когда сейчас по телевизору показывают фильмы с участием Фимки, я смотрю на экран и, кроме печальной радости от встречи с другом, ощущаю нечто другое: я вижу удивительно современную манеру его игры, необычайную близость ее дню сегодняшнему, неуловимо и стремительно, казалось бы, меняющемуся».

Для самой широкой публики Копелян навсегда остался закадровым голосом сериала Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны». Лицо Вячеслава Тихонова… Голос Ефима Копеляна…

«Я позвонила в Ленинград и просила передать, что коленопреклоненно прошу его читать авторский текст, – вспоминала Лиознова. – Работать с ним было наслаждением. Он приезжал и, хотя был только что с поезда, всегда успевал побриться и переодеться в белоснежную рубашку, ни разу не изменил себе. Мы стали соратниками. Его голос звучит так, будто он знает больше, чем говорит…»

После «Мгновений» к Копеляну пристало прозвище «Ефильм Закадрович».

Такая растрачиваемость Копеляна на съемки в кино, к тому же сказывающаяся на его здоровье, не могла не беспокоить и не раздражать Товстоногова. Художник Эдуард Кочергин вспоминает следующий эпизод, произошедший при выпуске спектакля «Генрих IV», на первой репетиции в костюмах:

«Все артисты, кроме Ефима Захаровича Копеляна, оделись как положено, а он репетировал в “исподнем”, без основной верхней части костюма – рыцарского фартука. На репетиции я сидел сразу за тобою в кресле восьмого ряда.