Корнеслов - Дмитрий Вилорьевич Шелег

через наращения к корневым словам предлогов и окончаний делаются две ветви одинакового значения.

Вот прислушайся. Мы от своего бить произвели две ветви – битва и бой, француз от своего battre тоже две – battaile и combat. Составление последнего слова хотя и различно с нашим, но не нарушает единства языков, поскольку частица com есть предлог, соответствующий нашему со или с, подобно тому, как мы бы вместо битва, бой говорили со-битва, со-бой. Пока нет никакой перемены в понятиях.

Тихомир понимающе закивал:

– Теперь мне стало понятно, что две ветви могут происходить от предлогов или окончаний.

Тимофей улыбнулся:

– Погоди! Так бывает не всегда.

Пойдем далее искать в единстве разности и в разности единство.

Ветви, производимые в разных языках от общего им корня, все ненарушимо сохраняют коренное понятие. Это ясно?

Тихомир и Марфа кивнули.

Тимофей продолжил:

– Слушайте дальше! Мы от глагола бить произвели ветви бич, бойница. Но они не имели бы для нас никакого определенного значения, если бы остались только при коренном понятии. Мы знали бы только, что всеми этими вещами можно бить, но бить можно и палкой, и камнем, и рукой.

Марфа спросила:

– Так что же делать?

Тимофей пояснил:

– Для точного понимания каждую из вещей необходимо определить и утвердить употреблением! Например, под словом бич разумея плеть, которой бьют, погоняя лошадей, а под словом бойница – место, обставленное пушками, из которых бьют наступающего неприятеля.

* * *

Тимофей надолго задумался, а потом с сожалением произнес:

– Часто иноязычные, от того же корня произведенные ветви мы употребляем вместо своих и отнимаем через это у собственных ветвей силу, омрачаясь навыком, будто бы чужеязычная ветвь, одна и та же с нашею, яснее и значительнее своей.

Вместо бойница приучаемся говорить батарея, не рассуждая о том, что чужая batterie точно таким же образом произведена от их battre, как бойница – от нашего единокоренного с ними глагола бить и означает ту же самую вещь, следовательно, в одном и том же понятии не может быть ни большей ясности, ни большей значимости.

Тихомир вспомнил иезуитов:

– Нас веками приучали к иноземщине!

Тимофей дополнил:

– Но русским людям проще понимать иноземные языки, потому что ум человеческий обращается от коренного к ветвенному понятию. А в извлечении ветвей языки отчасти схожие, а отчасти разнятся.

Француз, итальянец, англичанин от своих battre, battere, beat произвели слова baton, bastone, batoon, а мы эти слова выражаем ветвями от иных корней – палка, дубина. Но, между тем, и от общего с ними корня имеем ветвь батог – тонкую палочку или прут, употребляемый для битья, нечто подобное их baton.

Кстати, разность языков бывает гораздо больше. Например, французы от корня battre произвели ветвь debat. Мы, точно таким же образом, от своего бить произвели слово отбой. Потому что их предлог de соответствует нашему от. Но их debat не значит наш отбой, а означает спор. Хотя мы отбой не употребляем в смысле спор, но, судя по общему соображению, спор есть не что иное, как отбой или отпор, делаемый друг другу словами.

Наш спор идет от глаголов прать или препираться. И хотя и выражаем французскую ветвь иною ветвью спор, однако между действиями биться и отбиваться и прать или препираться мало различий, поскольку оба эти действия представляют некоторого рода битву.

Тихомир спросил:

– Так в чем же различие в языках?

Тимофей пояснил:

– Главная разность в языках в том, что иной имеет тысячу ветвей, а другой из того же корня извлекает их не более десяти. Но и в этой разности должна быть потаенная смежность понятий или связь мыслей. Потому что человек дает название вещи не иначе, как по какому-нибудь примеченному в ней свойству или качеству. А так как одна и та же вещь может иметь разные качества, то часто и называется двумя или больше разнокоренными именами. Связь между ними можно приметить только тогда, когда будет известно их коренное значение. Это видно даже в одном и том же языке.

Например, мы в одинаковом смысле говорим орать и пахать. Когда вникнем, что орать происходит от глагола рыть, а пахать от глагола пхать, и когда сообразим, что землю нельзя иначе рыть, как пханием в нее какого-либо орудия, тогда ясно увидим, что орать и пахать, невзирая на происхождение от разных корней, заключают в себе смежное понятие.

Богемец вместо нашего пощечина говорит pohlawek, потому что удар по щеке или по голове почти одно и то же. Наш огород он называет zelnice, потому что в огородах растет зелень, то есть травы и овощи.

Француз говорит le battant une cloche – язык колокола. Несмотря на разность названий, мы можем понимать, что язык у колокола или висящего у дверей молотка француз потому и называет battant. Battant исходит от глагола battre – по-нашему биток, от бить, что тем и другим бьют, одним – в колокол, а другим – в дверь, чтобы живущие в доме услышали стук.

Француз наше слово колокол называет похожим cloche, немец тоже – glocke, англичанин совсем непохожим bell. Clo и glo могут быть сокращением из коло, откуда могло произойти слово колокол, потому что он имеет круглое, подобное колесу или колу основание; или по окольности, то есть окрестности раздающегося от него звука; или, наконец, потому что в него колотят, бьют языком.

Тихомир спросил:

– Но откуда англичанин произвел совсем ни на что не похожее bell?

Тимофей улыбнулся:

– От глагола to beat. Под своим bell разумеет он такую вещь, в которую бьют. Мы от нашего бить произвели подобную ветвь – било, а именно повешенную доску, в которую буточники бьют часы. Не видим ли здесь, что bell и било сближаются и происхождением, и звуком, и значением?

* * *

Солнце внезапно скрылось за большой темной тучей, как будто было прикрыто широким черным плащом.

Тихомир вздрогнул и почему-то вспомнил Гора.

9 серия

Эпизод 1. Гость

20 июня 1862 года, Великий Новгород

Тимофей сидел задумчивый, потом начал вспоминать:

– Лет двадцать назад я повстречался с одним иноземцем. Он довольно сносно говорил на русском языке, но беседу мы вели, переходя то на германский, то на английский, то на французский, то на итальянский. Никогда прежде у меня не было такой языковой практики! Это был удивительнейший человек нашего времени. Его острый ум и богатейшие познания поражали, казалось, что он знает все, даже то, что знать невозможно.