Просто солги - Ольга Кузнецова

Я открываю и закрываю рот, но оттуда так и не вырывается ни звука. Я пытаюсь оправдать себя, что это дождь мешает, но на самом деле я просто не знаю, что сказать.

— Джо, я завязываю со всей этой дребеденью, — на одном дыхании выпаливаю я и жду. Просто жду, что он скажет.

А он. Он как будто бы и не слышал.

— Давай в машину, — бросает он и убирает остатки бинта в карман плаща.

Я знаю, что в такие моменты с ним бесполезно спорить, бесполезно говорить, что я уже не маленькая девочка и что могу сама решить, куда, когда, с кем и в какой машине. Но он такой серьезный, что я просто не решаюсь.

Его джип в нескольких кварталах. Мы никогда не останавливаемся вблизи места "преступления", потому в таком случае нас потом очень быстро вычислят. А я не отнюдь не грежу о пожизненном сроке в одноместной камере.

Здоровой рукой я тащу за собой многострадальческий темно-синий пиджак с мысленно оторванными пуговицами. В другой же руке жуткая, саднящая боль, как будто кто-то решил показать мне, как это все-таки приятно — воткнуть в себя добрую сотню иголок.

Нью-Йорк, я люблю его за то, что он никогда не лезет тебе в душу. Он просто не спрашивает, кто же тебя так разодрал, обезумевший наркоман или соседская собака. Он не спрашивает, почему я так много плачу по ночам и почему не смотрю под ноги, наступая во все лужи подряд. Хотя сейчас Нью-Йорк — одна сплошная лужа. Наверное, именно за это я люблю этот город.

Нью-Йорк не заставляет тебя играть по своим правилам — он предоставляет тебе выбор, предоставляет возможность определиться, в каком же Нью-Йорке ты хочешь жить: грязном, пропитанном сексом, наркотиками и легкими деньгами с Джексоном, у которого прострелена башка, или в чистом, красивом городе с ухоженными парками, большими широкими улицами с модными рядами и добрыми соседями. Вся прелесть в том, что ты сам решаешь.

Если бы я выросла в Нью-Йорке, я бы, наверное, даже не догадалась бы об этой его особенности, ибо все познается в сравнении. И теперь я даже в чем-то благодарна Киму, за то, что он отправил меня в этот город, а не в какой другой. Я срослась с ним и теперь даже танцую под ритм нью-йоркского дождя, танцую медленно.

И в этом танце едва ли можно разобрать, кто из нас ведущий, а кто — ведомый, кто — огромный мегаполис Нью-Йорк, а кто просто маленькая рыжеволосая лгунья.

Из глаз начинают катиться слезы, но я уже не до конца понимаю, плачу ли я или это плачет Нью-Йорк, оплакивает свою грязную, никчемную жизнь.

Мне хочется послать весь этот мир к черту и просто забиться в своей — уже по-настоящему своей — комнате, никогда больше оттуда не вылезая. Хочется обнять Жи и вот так, глядя на бешеный вальс Нью-Йорка за окном прожить всю оставшуюся жизнь. Мне больше не хочется приключений и, возможно, мне уже даже больше не хочется увидеть Кима, вновь услышать его мерное глубокое дыхание и посмотреть, настолько ли его глаза на самом деле так похожи на мои.

Мне хочется спросить: "Нью-Йорк, что же ты со мной, черт побери, сделал?!"

Хочется больше никогда-никогда не оборачиваться и не смотреть полное какого-то дикого человеческого разочарования лицо Джо.

— Ты можешь больше не заниматься этим, Кесси. Мы справимся и без тебя.

Хочется никогда этого не слышать… Просто хочется умереть.

15. "Мне сказали, в музыке есть что-то, что надо услышать, что надо почувствовать"

Когда мне было шесть, меня отдали в балетную школу.

Сказали: "Кесси, в музыке есть что-то, что надо услышать, что надо почувствовать".

И я слышала, и я чувствовала, и я училась жить на танцевальном паркете. Думала, что в жизни не может ничего быть прекраснее, нежели твоя собственная музыка в твоей голове и пара крепких ног, способных выделывать грациозные па.

Это непередаваемое чувство, когда резко меняется темп, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Этот ритм руководит твоей жизнью, твоим телом, он управляет твоим разумом. В этот момент ты думаешь, что ты — неотъемлемая часть музыки, а она — маленький кусочек твоей души. Ты умираешь и воскресаешь под Штрауса, Бетховена и Баха.

Но музыка кончается, а ты все равно еще представляешь себя принцессой зазеркалья и думаешь, что твоя жизнь — это что-то такое же простое и легкое, как и одна из симфоний. Забываешь, что, чтобы танцевать, одних ног не достаточно.

…

Я еще никогда прежде не видела Нью-Йорк в начале мая. Не видела одухотворенных влюбленных в весну юных девушек, своих городских ровесниц, наряжающихся во все цвета радуги и подставляющих просыпающемуся солнцу свои бледные после долгой зимы личики. Я не видела, как на бульварах начинают продавать первые цветы и что все покупают себе хотя бы по маленькой розочке, только бы вдохнуть нарастающий запах весны.

— Эта весна особенная — купите цветок, мадам, для себя и для своей очаровательной дочки!

И я не могу не оставить этому милому человеку в черно-белой шляпе — совсем как у фокусника! — двухдолларовую купюру. Поймав на себе взгляд цветочного торговца, Жи смущенно смеется и опускает глаза, делая вид, что рассматривает носки собственных туфель.

— Ты ему явно понравилась, — заговорщически шепчу я, потянув девочку в сторону оживленного перекрестка.

Жи в ответ только с мнимой обидой пихает меня в бок, продолжая при этом задорно смеяться, и я тут же отвечаю ей тем же, не замечая наливающихся злобой раздраженных нашим хорошим настроением лиц прохожих.

В такой солнечный день в центральном парке, как и следовало ожидать, и яблоку негде упасть. Но мне почему-то упорно кажется, что здесь никого нет. В какой-то момент в разномастной толпе я замечаю испещренное отвратительными шрамами лицо. И мне кажется, что на меня снова направлено пистолетное дуло.

Мне хочется крикнуть: "Люди! Вы, что, не видите?! Почему вы не видите?.. Почему не чувствуете?.. Почему… почему…"

Человек смотрит на меня внимательно, с какой-то кривой усмешкой. Смотрит. Изучает. Потому что видеть — его единственная привилегия.

Одними губами он спрашивает меня. Я могу различить каждое слово.

"Кесси, ты веришь в Бога?"

И исчезает.

…

Я в сотый раз (наверное, даже больше, чем в сотый) пересчитываю оставшиеся деньги. Слишком мало, чтобы купить два билета в цирк, но я же обещала Жи, поэтому во что бы то ни стало должна выполнить обещание.