Просто солги - Ольга Кузнецова

А затем я увидела ее брата — он старше Катрин на одиннадцать лет, но выглядит, как ни странно, даже младше. И иногда мне кажется, что у них одни джинсы и одна майка на двоих — просто носят они их по-очереди. Я не знаю, как его зовут, но я точно уверена, что именно от него этим пахнет сильнее всего. Я чувствую.

Раньше я не так сильно ощущала этот запах. Наверное, потому, что в нашем маленьком городке никто и не думает об этой дряни. Это тебе не Нью-Йорк, где лишние деньги тут же оборачиваются лишними проблемами.

Может, именно поэтому я в последнее время так часто думаю о том, чтобы уехать обратно. Вот только накоплю денег на дорогу, и мы с Жи обязательно покинем эту помойную яму…

Мои мысли прерывает тяжелый металлический стук, и я вижу, как Катрин безуспешно пытается вставить ключ в замочную скважину. Она как будто бы смотрит, но не видит. Или думает, что не видит.

— Эй, все в порядке? — я дергаюсь в ее сторону и хватаю за локоть. Катрин начинает вырываться, но она маленькая, беззащитная, и ей не хватает сил мне сопротивляться.

— Отвянь, — шипит она и пытается ухватиться за невидимый ключ.

От нее не пахнет алкоголем, но она определенно не в своем уме.

— Катрин, черт возьми, что с тобой?! — вырывается рык из моей груди. В этот момент я больше похожа на Джо, или на Кима, или на Шона, — на кого угодно, только не на саму себя.

И она смотрит мне прямо в глаза. Косметика растекается от нескольких галлонов невыплаканных слез, а лицо сводит от нервной дрожи. Катрин похожа на наркоманку, но от нее не пахнет наркотиками. Только от ладоней, но это не считается.

Я знаю, она хочет сказать мне какую-нибудь грубость, но язык не слушается ее, и вместо слов на меня вылетает один приглушенный свист.

— Пойдем, я напою тебя чаем, — шепчу я, и она почему-то сдавленно кивает.

Если бы Жи сейчас была дома, я бы никогда не привела в свою квартиру это полуживое существо. Да, я испытываю в ее отношении чувство сожаления, но это не то чувство, которое я принимаю всерьез. За полгода "работы" с Джо я начинаю уже воспринимать такие вещи как-то по-другому. Не так близко, что ли.

Катрин сидит за маленьким столиком, и у нее нервно трясутся руки, как будто она не знает, куда их деть: засунуть в карманы или спрятать за резиновыми лямками от штанов. Она просто не знает, куда деть себя.

Я ставлю перед ней большую кружку с серым чаем и внимательно слежу за ее движениями.

Катрин стеснительная. Она сначала смотрит на кружку с недоверием, потом глубоко втягивает носом, закрыв при этом глаза. Затем она двумя пальцами пододвигает к себе блюдце, на котором и располагается здоровая испускающая пар чашка. Вот уже несколько минут, как она сидит и думает: пить или не пить.

— Пей, — говорю ей я. Негромко, но знаю, что она услышит. Такие, как она, они слышат.

Она рывком наклоняется к чашке и начинает громко пить, как будто уже сто лет не пила. Закончив дуть, она поднимает она меня свои большие испуганные глаза и ждет. Единственное, что я читаю в этих глазах, — страх. Настоящий страх, боязнь, фобию, опасение. Она действительно боится.

— Прости, — шепчет она одними губами, а затем шумно харкает и говорит уже чуть громче, — Я не хотела тебя толкать, там, перед дверью.

Я согласно киваю и жду, что еще скажет Катрин. Как будто ища спасения, она хватается за свои светленькие коротко стриженные волосы и начинает их нервно теребить.

— Я слышу, как ты по ночам кричишь, — говорю я, и она вздрагивает. Как будто именно этого больше всего боится — того, что я знаю.

— Нич-чего ты не слышишь, — заикаясь, возражает Катрин. Сама не понимает, что хватается за соломинку.

— Нет, я слышу. — Я двумя руками облокачиваюсь на стол и смотрю прямо в ее большие детские глаза. — Я слышу. Каждый всхлип. Каждый стон. Каждую твою мольбу. Понимаешь? Я. Слышу.

Катрин сначала смотрит на меня с недоверием, как будто встречается со мной в первый раз, а затем испуганно вздрагивает. Внезапно. Без причины.

— Не смотри на меня так, — просит она. — Я все расскажу — только не смотри.

Я расслабляюсь и опускаюсь на стул напротив нее. Стараюсь выполнять ее просьбу — изучаю ее потрепанную неприличную надпись на белой майке. Не смотреть — это, оказывается, бывает гораздо сложнее, чем просто видеть.

— У тебя лента красивая, — неуверенно начинает она, и я в ответ еле слышно хмыкаю. Шелк, уже не похожий на шелк. — Джер… Он…

— Джер — это твой брат? — уточняю я.

Катрин неопределенно трясет головой, но я вижу, что ее волнует что-то еще, что-то, из-за чего она не может спокойно сидеть на месте.

— Я могу… закурить? — спрашивает она осторожно.

Я не выношу сигаретного дыма, но Катрин не знает — ей можно.

— Да, конечно. Но только одну.

Катрин снова кивает и тянется к карману своих широких мальчишеских джинсов. Мгновение — и щелкает зажигалка. Пахнет омерзительно, но я молчу, не пытаюсь возражать.

— Джереми… — вновь начинает Катрин и застывает. У нее стекленеет взгляд, губы прирастают к сигарете. Такое чувство, как будто ей не тяжело вспоминать, а тяжело именно вспомнить. — Джереми… Ему сейчас очень плохо. Он не понимает, что делает. Не может понять. Но и без этой дряни он тоже не может, понимаешь? Он просит, чтобы я ему доставала. Еще и еще. И с каждым разом все больше.

— И если он чем-то недоволен, то бьет тебя? — спрашиваю я осторожно, боясь нарушить откровенность Катрин.

Она кивает и краем глаза смотрит в мою сторону, точно в поисках одобрения.

— Он бывает доволен только когда эта штука вырубает ему мозг. Тогда он вообще ничего не может, не то, что ударить меня.

— Почему ты терпишь, Катрин? Почему не позвонишь в службу безопасности? Они ведь помогут твоему брату, — говорю я, а про себя добавляю: "Если еще не поздно".

— Просто, наверное, потому, что он мой брат.

И в одну большую затяжку Катрин избавляется от всей сигареты.

…

Мое сердце бьется слишком часто, но это происходит не оттого, что я танцую слишком быстро — скорее, наоборот, — движения слишком медленные. Но дыхание сбивается: в легкие поступает большой избыток кислорода. Такое чувство, что я пытаюсь среди всего класса маленьких танцовщиц отыскать какой-то новый для себя запах.