Московские легенды. По заветной дороге российской истории - Владимир Муравьев

После революции аптеку национализировали, ее бывший владелец Владимир Карлович Феррейн — сын основателя — продолжал работать в ней в качестве заведующего складом аптекоуправления.

Карла Феррейна, приобретшего здания на Никольской, первые два десятилетия удовлетворяли помещения бывшей книжной лавки, но в начале 1890-х годов, с расширением дела, он задумывает перестроить дом, увеличить торговые и складские помещения. Проект перестройки он заказывает начинающему архитектору, выпускнику Московского училища живописи, ваяния и зодчества А. Э. Эрихсону, в недалеком будущем одному из самых заметных и много строивших в Москве архитекторов модерна (редакция газеты «Русское слово» на Тверской, типография Сытина на Пятницкой, ресторан «Яр» на Петербургском шоссе и др.). Перестройка вылилась в строительство, которое, растянувшись на десятилетие, было закончено только в 1904 году. В процессе реконструкции архитектор создал совершенно новое здание с другим фасадом, другой планировкой и другим стилем интерьеров. Оно обращает на себя внимание своей непохожестью на окружающую застройку и сочетанием функциональной строгости первого этажа — типичного торгового помещения и верхнего этажа, украшенного по фасаду четырьмя скульптурами Гигеи — древнегреческой богини здоровья, держащей в руке змею — символ медицины. Интерьеры аптеки отделаны мрамором, украшены бронзовыми скульптурами — светильниками, коваными решетками, деревом. Многое из этого убранства сейчас утрачено, но при некотором воображении можно представить себе былое великолепие залов аптеки.

Соседний с аптекой трехэтажный дом № 23, построенный в XVII веке и неоднократно перестраивавшийся, — типичный образец самой что ни на есть рядовой московской застройки. В XVII веке участок принадлежал князьям Хованским, во второй половине XVIII века перешел к Шереметевым. Видимо, при Шереметевых в домовладении были построены здания, которые сдавались под лавки и жилье.

В 1770-е годы здесь снял помещение для книжной лавки купец-старообрядец Никита Никифорович Кольчугин — комиссионер Н. И. Новикова по распространению его изданий, затем открывший свою книжную торговлю. При аресте Новикова Кольчугин был арестован в числе других московских книготорговцев, у которых обнаружили в продаже недозволенные масонские издания. По окончании следствия новиковские издания у него были конфискованы, а сам он отпущен.

Книжная лавка Н. Н. Кольчугина на Никольской считалась одной из лучших в Москве, отличаясь хорошим подбором литературы.

О наиболее ценных и интересных новинках Кольчугин помещал объявления в «Московских ведомостях». В номере этой газеты от 5 декабря 1800 года было опубликовано очередное его объявление. Публикация объявления о поступивших в продажу книгах — факт сам по себе рядовой и незначительный, но эта публикация отмечена в истории русской литературы тем, что объявлялось о выходе из печати и поступлении в продажу первого издания «Слова о полку Игореве». Это объявление стало первой информацией для широкой публики о великом памятнике.

Приводим это объявление. Кольчугин, конечно, не предполагал, о каком великом явлении ему выпало объявить миру, поэтому сообщение о «Слове» он включил в общий список из четырех названий. «Слово» значилось под вторым номером.

«2. Ироическая Песнь о походе на Половцев Удельного князя Новагорода-Северского, Игоря Святославича, писанная старинным языком в исходе XII столетия, с переложением на употребляемое ныне наречие. М. 1800. — В поэме сей описан неудачный поход князя Игоря Святославича против половцев в 1185-м г., и сочинитель, сравнивая сие несчастное поражение (приведшее всю Россию в уныние) с прежними победами, над половцами одержанными, припоминает некоторые достопамятные происшествия и славные дела многих российских князей, — любители российской словесности найдут в сочинении сем дух русского Оссиана, оригинальность мыслей и разные высокие и коренные выражения, могущие послужить образцом витийства. Почтеннейший издатель сверьх прекрасного и возвышенности слога соответствующего преложения, присовокупил еще разные исторические примечания, к объяснению материи служащие.

…Все вышеупомянутые четыре книги продаются по комиссии в книжных купца Кольчугина лавках, что на Никольской улице, по нижеследующим ценам:

…Ироическая Песнь и пр. в бум. 30 коп.».

«В бум.» — значит в бумажной обложке.

Разносчик. Открытка начала ХХ в.

Впоследствии, ближе к середине XIX века, наследники Кольчугина, его сын и внук, также книготорговцы, перебрались в другое помещение, но тут же, на Никольской, возле Казанского собора.

В 1808 году Шереметев продал дом Московской ремесленной управе, которая в 1820-е годы его перестроила. Управа также сдавала часть дома в аренду.

В январе 1835 года в нем снял квартиру и прожил почти год Николай Владимирович Станкевич — человек, без которого невозможно представить Москву тридцатых годов XIX века. Когда он поселился на Никольской, ему шел 22-й год, он только что окончил Московский университет со званием кандидата словесных наук и теперь, вступив, как он говорил, в «возраст деятельности», метался в поисках будущего своего пути. Его влекли история, философия, он думал о занятиях наукой, писал стихи, издал к тому времени историческую трагедию в стихах «Василий Шуйский», задумывался и об административной, служебной деятельности. Но все размышления Станкевича сводились к одному вопросу: как и чем он мог бы, исполняя свой долг, «служить человечеству».

В его раздумьях и мечтах (в письме к ближайшему другу Я. Неверову он признавался в это время: «Часто я, Бог знает как, расфантазируюсь о своих подвигах») размышления о прошлом России сливались с мыслями о современности. Работая вечерами, он прислушивался к доносящемуся с недалекой Красной площади бою часов на Спасской башне. Так родилось стихотворение:

Как часто, вечером, часов услыша бой,О Кремль, с высот твоих священных,Я трепещу средь помыслов надменных!Невольным ужасом, мольбойИсполнена душа, и мнится, надо мнойВитают тени незабвенных!

В своих поисках пути и мировоззрения Станкевич был не один. Вокруг него образовался дружеский кружок из молодых людей — его университетских товарищей, а также их родных и знакомых.

Этот кружок, существовавший всего около пяти лет, оставил заметный след в истории русской общественной и культурной жизни. Его посещали поэты И. П. Клюшников, В. И. Красов, А. В. Кольцов, В. Г. Белинский, тогда только начинавший свою деятельность критика, историки С. М. Строев и О. М. Бодянский, будущие публицисты К. С. Аксаков, В. П. Боткин, М. П. Катков и другие. Они называли друг друга братьями, и это действительно было духовное братство. Они были людьми разного социального положения: сам хозяин — сын богатого помещика, Белинский — сын лекаря, выгнанный из университета студент, существовавший на грошовые заработки, Боткин — наследник купцов-миллионеров, Бодянский — провинциальный попович. У каждого из них был свой жизненный опыт, свое понимание жизни, но всех объединяло сознание, что они принадлежат к одному народу, что у них одно Отечество и одинаково страстное желание благоденствия Отечеству и народу.

На субботах у Станкевича читали рефераты, обсуждали книги и журнальные статьи, декламировали стихи, звучала музыка. Написанные тогда стихи поэтов кружка Станкевича воссоздают для нас душевную атмосферу кружка. Они, как все юношеские стихи, полны печали и картинного разочарования в непознанной еще жизни и одновременно — молодой силы и надежды.

В 1835 году, когда друзья встречались у Станкевича в доме на Никольской, В. Г. Белинский напечатал первую свою крупную статью «Литературные мечтания», которая открыла новую эпоху в русской литературной критике. В том же году Станкевич издал первую книгу стихотворений А. В. Кольцова. Позже А. И. Герцен писал в «Былом и думах»: «Весьма может быть, что бедный прасол, теснимый родными, не отогретый никаким участием, ничьим признанием, изошел бы своими песнями в пустых степях заволжских, через которые он гонял свои гурты, и Россия не услышала бы этих чудных, кровно родных песен, если б на его пути не стоял Станкевич». На Никольской отбирались и переписывались стихотворения первого сборника Кольцова и отсюда были отправлены в типографию.

Для самого же Станкевича этот год стал важнейшей вехой в развитии его мировоззрения. Через споры, разномыслие, блуждания в философских системах и эстетических теориях он пришел к четкому осознанию характера своей «гражданской деятельности». Его программа заключала в себе две цели: распространение образования в народе и отмену крепостного права. Он считал, что просвещение ускорит падение крепостного права. Станкевич умер молодым — в 27 лет, и в памяти современников и истории он остался воплощением, символом всего того, чем бывает прекрасна юность.