Московские легенды. По заветной дороге российской истории - Владимир Муравьев

Но еще в XVIII веке в защиту лубочной литературы выступил Н. М. Карамзин. В его время символом дурного вкуса и нелепости считали необычайно популярный в народе (впрочем, его почитывали и многие дворяне) роман Матвея Комарова (автора «Милорда Георга» и «Ваньки Каина») «Несчастный Никанор, или Приключения жизни российского дворянина Н.».

Д. Б. Дамон-Ортолани. Н. М. Карамзин. 1805

Лубочными книжками торговали не только на Никольской, но и на Сухаревском и Смоленском рынках, на гуляньях и в других местах. Но всё это была, как говорится теперь, выездная торговля, на Никольской же был стационар. После революции, когда Китай-город стали занимать, вытесняя торговлю, бесчисленные советские учреждения, торговля «подержанными» книгами переместилась с внутренней стороны Китайгородской стены на внешнюю, где и возник знаменитый развал. Об этой заключительной странице истории книжной торговли на Никольской улице пойдет рассказ в главе о Лубянской площади.

На фотографиях Пантелеймоновской часовни начала XX века рядом с ней, слева, виден ничем внешне не примечательный старый двухэтажный жилой дом, принадлежавший перед революцией табачному фабриканту М. Н. Бостанжогло. Если бы не соседство с часовней, он никогда не попал бы в объектив фотографа.

В этом доме в 1800–1802 годах жил Н. М. Карамзин. «Я переменил квартиру и живу на Никольской в доме Шмита, — сообщает он в письме к И. И. Дмитриеву 20 июня 1800 года, — если не покойнее, то по крайней мере красивее». Можно понять последние слова Карамзина: его окна выходили на Владимирскую церковь.

Квартира и место настолько нравились Карамзину, что, ожидая приезда И. И. Дмитриева в Москву, он писал ему: «Я надеюсь, что ты согласишься жить со мною в одном доме, на Никольской, у Шмита, где во втором этаже есть прекрасные комнаты (шесть или семь), а я живу внизу, чисто и покойно».

К тому времени, как Карамзин поселился на Никольской, он был уже знаменитым писателем: были изданы «Записки русского путешественника», «Бедная Лиза», «Наталья — боярская дочь», а издававшийся им «Московский журнал» читали по всей России.

Карамзин прожил в доме Шмита на Никольской около трех лет, и именно здесь он пришел к решению писать «Историю государства Российского».

В очерке «Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице и в сем монастыре» он написал, прозрачно маскируя, явно автобиографическое признание: «История в некоторых летах занимает нас гораздо более романов; для зрелого ума истина имеет особую прелесть, которой нет в вымыслах». В письме же к Дмитриеву говорит прямо: «Я по уши влез в русскую историю, сплю и вижу Никона с Нестором».

В то же время талант художника влечет его к созданию именно романов, тем более что в русской истории он находит множество фактов, которые привлекают его как сюжеты для романов. В 1801–1802 годах Карамзин пишет статью «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств». Темы, предлагаемые художникам, это, судя по всему, темы его собственных обдуманных, но неосуществленных повестей: тут и призвание варягов, и восстание Вадима Храброго, и Вещий Олег, и крещение Руси Владимиром, и другие. Среди них назван сюжет — основание Москвы.

«В наше время историкам уже не позволено быть романистами, — пишет Карамзин, — и выдумывать древнее происхождение городов, чтобы возвысить их славу». Но несмотря на такое утверждение, далее он предлагает совершенно романную версию основания Москвы. Этот сюжет Карамзин записал в виде развернутого плана, с художественными деталями, и при некотором воображении легко представить себе сентиментальную повесть о «прекрасной жене дворянина Кучки».

«Москва, — пишет Карамзин, — основана в половине второго надесять века князем Юрием Долгоруким, храбрым, хитрым, властолюбивым, иногда жестоким, но до старости любителем красоты, подобно многим древним и новым героям. Любовь, которая разрушила Трою, построила нашу столицу, и я напомню вам сей анекдот русской истории или Татищева (т. е. вычитанный в книге В. Н. Татищева „История Российская с самых древнейших времен“. — В. М.).

Прекрасная жена дворянина Кучки, суздальского тысяцкого, пленила Юрия. Грубые тогдашние вельможи смеялись над мужем, который, пользуясь отсутствием князя, увез жену из Суздаля и заключился с нею в деревне своей, там, где Неглинная впадает в Москву-реку. Юрий, узнав о том, оставил армию и спешил освободить красавицу из заточения. Местоположение Кучкина села, украшенное любовью в глазах страстного князя, отменно полюбилось ему: он жил там несколько времени, веселился и начал строить город.

Мне хотелось бы представить начало Москвы ландшафтом — луг, реку, приятное зрелище строения: дерева падают, лес редеет, открывая виды окрестностей — небольшое селение дворянина Кучки, с маленькою церковью и с кладбищем, — князь Юрий, который, говоря с князем Святославом, движением руки показывает, что тут будет великий город, молодые вельможи занимаются ловлею зверей. Художник, наблюдая строгую нравственную пристойность, должен забыть прелестную хозяйку; но вдали, среди крестов кладбища, может изобразить человека в глубоких, печальных размышлениях. Мы угадали бы, кто он, — вспомнили бы трагический конец любовного романа, — и тень меланхолии не испортила бы действия картины».

Но как ни привлекателен роман, как ни сладостно предаваться фантазии, Карамзин выбирает Историю: «Могу и хочу писать Историю», — пишет он в письме М. Н. Муравьеву. В этом доме на Никольской была задумана и начата великая книга нашей литературы — «История Государства Российского», книга, содержащая в себе размышления об исторических судьбах русского народа и русского государства, об опытах прошлого и уроках для будущего, для нас…

В 1934 году под предлогом «решения транспортной проблемы» весь квартал в конце Никольской улицы был снесен. Под снос пошла стена Китай-города с двумя башнями — Никольской и угловой Безымянной, две церкви XVII века — Троицы в Старых полях и Владимирской Божией Матери, а также Пантелеймоновская часовня. Никакой транспортной проблемы эти сносы не решили да и не могли решить, единственным их результатом стал образовавшийся пустырь, в 1950-е годы засаженный чахлыми кустами, которые в 1980-е были выкорчеваны для того, чтобы на их месте поставить торговые палатки.

В 1980-е годы архитектурные руководители столицы признали сносы в конце Никольской ошибкой и, чтобы исправить ее, высказались за восстановление Китайгородской стены. Некоторые из них даже говорили, что хорошо бы восстановить и храмы.

Но пока в Мосархитектуре делали и обсуждали проект градостроительного решения Лубянской площади, потерявшей цельность после сносов на Никольской, и единственным вариантом было признано восстановление снесенного, московское правительство сочло более целесообразным пренебречь градостроительными, историческими и эстетическими принципами — и отдало участок Пантелеймоновской часовни под «многофункциональный торговый комплекс».

В 1999 году на углу возник огромный уродливый монстр, похожий на оплывшую кучу, — ЗАО Торговый дом «Наутилус», украшенный банковскими и другими вывесками и уничтоживший один из чудеснейших видов Москвы.

Вызывает удивление и возмущение, что Москомархитектура и главный архитектор Москвы одновременно с разработкой восстанавливающего исторический пейзаж проекта (о нем будет рассказано ниже, так как он касается не только этого участка древней стены) разрешили закрытому акционерному обществу поставить на доминирующей высоте района это здание.

Впрочем, и архитектурная критика отметила его хлесткой издевкой: «Модерн, смущавший тонкий вкус, стал точкой отсчета в самом скандальном помещении последних лет — „Наутилусе“ на Лубянке (архитектор Алексей Воронцов)… Этот дом нахамил всей площади, ничему на ней не соответствуя…» Автор этих строк И. Езерский относит «Наутилус» к сооружениям стиля, получившего у критиков, как он пишет, наименование «московская дурь», в число которых он включает также фонтан Михаила Белова «Пушкин и Натали» у Никитских ворот, Оперную студию Вишневской на Остоженке (архитектор М. Посохин). Можно согласиться и с выводом автора, правда, непосредственно относящимся к последнему сооружению «московской дури», но верным и по отношению ко всем постройкам этого стиля: «Это настолько плохо… что никакому оправданию не подлежит».

Между прочим, существует поверье, что на святом церковном месте грех устраивать жертвенник златому тельцу…

Никольская осталась торговой улицей. Ее буквально заполонили магазины, магазинчики, лавочки, палатки, подворотные и подъездные «шкафы», закусочные, кафе.

Но вторую свою черту и настоящую славу — быть улицей Просвещения — она — увы! — почти утратила: на Никольской среди многих десятков магазинов — книжного нет ни одного. В «Наутилусе» так же немноголюдно, как и в других подобных магазинах Никольской улицы.