Слободка - Михаэль Верник

ввергли в шок, ознакомив с подробностями деторождения. Вернее, знакомили с подробностями одного только процесса – зачатия, притом в понятиях далеко не научных. Данная лекция была обставлена как таинство, по антуражу похожее на таинство приёма в ложу вольных каменщиков. Ближайший друг и сосед Санька отвел меня в закуток, в котором уже присутствовало трое-четверо приятелей. Те спросили, можно ли доверить мне тайну и получив положительный ответ, безжалостно растоптали мою «невинность» подробностями о том, что сейчас называется «секс». Жалкие клеветники хотели меня уверить, что подобный процесс предшествовал и моему появлению на свет, но это им не прошло. Таким безобразием мог заниматься кто угодно, но не мои родители. Помню, даже вывел в голове теорию по которой выходило, что чем выше стоит человек в иерархии дорогих мне людей, тем целомудренней его отношения с особой противоположного пола. Всем остальным, не охваченным моей шкалой ценностей, я милостиво предоставил свободу заниматься чем угодно.

Следующим шагом в моем возмужании были попытки курения. Начинал я курить по требованию и под присмотром того же Саньки. Первой сигаретой, которой я затянулся, была кубинская «Рейс» – ужасно крепкий табак, обернутый сладковатой тростниковой бумагой. Естественно, без фильтра. Впервые в жизни я почувствовал, что у меня есть легкие. Причём, сразу понял, что я их теряю. Они сгорают в испепеляющем жаре, втянутом мной с этой, первой в моей жизни затяжкой.

Затем наступил этап противоправных действий. Имущественные преступления мы благородно отринули, а сразу перешли к покушению на жизнь. Вернее, на красоту. Вооружившись рогатками и самострелами пуляющими «шпунтиками» – загнутыми в крючок кусочками проволоки – мы залегали в придорожных кустах, окаймлявших границу Слободки, и выжидали. Когда мимо проходила стайка девушек, одетых по моде того времени в мини-юбки, звучала санькина команда: «Огонь», и мы, мелкие садисты, посылали залп, целясь в незащищенные тканью бедра. Иногда содержание воплей подстреленных прелестниц значительно пополняло копилку знакомых нам нецензурных выражений.

Все навыки, приобретенные в Слободке, я привносил с собой в «новый мир». Я стал маленьким бузотёром. Из подаренной, в надежде, что научусь на ней играть, скрипки, выпилил лобзиком два отличных индейских томагавка. А из смычка сплёл великолепный кнут. Обладание такими уникальными игрушками, резко подняло мою популярность во дворе родительского дома. Я настоял своими тупыми неуспехами на прекращении посещения фигурного катания и музыкальной школы. Моя воля, отменил бы уроки математики и прочих точных наук, которые никогда не любил. Во всяком случае, резко снизил успеваемость по ним, сведя выполнение домашних заданий к символическому минимуму. Единственное, что примиряло меня со школьной программой – это уроки любимой мной истории и литературы. К подростковому возрасту я совершенно заматерел. И опошлился, как может опошлиться ребенок, только шагнувший в свое отрочество. Родители положительных детей уже стали запрещать своим чадам общаться с таким персонажем, как я.

 К тому времени Слободку снесли, балку сровняли с землей и засадили парком. Жителей, включая моих бабушку и деда, рассеяли по различным «черемушкам». Товарищей моих детских проказ я не видел долгие годы.

Однажды во время летних каникул между седьмым и восьмым классом, родители отослали меня в пионерский лагерь. От греха подальше… Там я так же продолжил деятельность мелкого бунтаря. Дисциплину не признавал вообще. В особенности игнорировал подъем и присутствие на линейках. Курил, матерился, смущал отрядных девчонок анекдотами, от которых сам бы покраснел, не будь к тому времени покрыт загаром. Не было в лагере драки, в которой я бы не участвовал, а большинство и спровоцировал. Таким образом, я вскоре стал лагерным изгоем, общение с которым считалось дурным тоном и появление в компании которого, мягко скажем, не приветствовалось.

 Председателем совета лагерной дружины, неожиданно для меня, оказался мой незабвенный слободской «кореш» – Cанька, теперь уже комсомолец. Он был звездой всего лагеря. Музыкант и вокалист в лагерном ансамбле, приветливый парень, галантно относящийся ко всем без исключения девчонкам, которые все без исключения были в него тайно или явно влюблены. Душа компаний, светский балагур, способный поддержать разговор на любую тему… Вот таким стал мой дружок вдали от влияния Слободки. Он вытравил Слободку из своей юной комсомольской души. При встрече он уходил от всех воспоминаний о нашем развесёлом слободском детстве и очень деликатно, под видом крайней занятости, прерывал мои попытки пообщаться.

А я продолжал вести себя так, чтобы быть достойным той Слободки, которой уже не было и дружбы того Саньки, которого уже никогда не будет… И вдруг, в какой-то момент, мне показалось, что я последний в этом мире человек, в сердце которому еще стучит Слободка ставнями своих давно погасших окон. Мне стало страшно и одиноко, и я заплакал. Это были последние слезы прощавшегося со мной детства.

Своя Рыба

От Слободки до Днепра было километра три под уклон, и это только до шумной набережной. А оттуда до излюбленных рыбаками закутков ещё час пути лёгким шагом. Но такие расстояния не останавливали слободских мужиков, для которых рыбалка являлась не страстью, а инстинктом, сравнимым, разве что, с инстинктом продолжения рода. Даже дед в свои хорошо за семьдесят выходил, бывало, из дому ни свет, ни заря с удочками на плече.

Врагом слободских хозяек был дядя Витя, местная достопримечательность. Стоило когда-нибудь в его присутствии выставить на стол рыбу, приготовленную любым способом, будь то фаршированный судак моей бабушки или жареные лещи соседок, как начиналось: «Тю, и это рыба? Да это ж детский сад. Таких мальков надо обратно отпускать. Чтоб подросли». Едкие замечания в сторону рыбьего размера подрывали восприятие вкусовой гаммы рыбного блюда – гордости хозяйки. И нередко рыба оставалась нетронутой. Перечить же дяде Вите никто не мог, так как лет пятнадцать назад он действительно поймал выдающуюся рыбу. Леща сантиметров под восемьдесят и весом в десять с хвостиком килограммов. Сей факт был запечатлён на фотоплёнке сыном дяди Вити, посещавшим в то время фотокружок во Дворце пионеров.

А я рыбалку не любил. Не согласовывалось это занятие с бурлящей во мне «дурной» энергией. Сидеть часами на берегу я мог при двух обстоятельствах. Скованный кандалами по рукам и ногам или погружённый в чтение занимательной книжки. А на красоту природы, на островатый речной запах, на утреннюю тишину, прерываемую таинственными всплесками, мне было, откровенно говоря, наплевать.

Но когда Коля, серьёзный соседский парень, год как закончивший школу и ждущий призыва в армию, работая пока токарем на предприятии, предложил мне сопроводить его с утра на рыбалку, я не отказался. Шутка ли, Коля, этот взрослый человек на которого я хотел походить, предложил мне, соседскому заморышу, пробыть в его компании весь день, да ещё занимаясь таким