Сияние снегов (сборник) - Борис Чичибабин

«Клубится кладбищенский сумрак…»

Клубится кладбищенский сумрак.У смерти хороший улов.Никто нам не скажет разумных,простых и напутственных слов.

Зачем про веселье узнал я,коль ужас мой ум холодит?Поэты уходят в изгнанье,а с нами одни холуи.

О, как нам жилось и бродилосьпод русским снежком по зиме…Смешная девчонка Правдивость,ты есть ли еще на земле?

Да разве расскажет писательпро тайны лукавых кулис,что кесари наши пузатыи главный их козырь – корысть?

Висит календарь наш без мая,у кисти безумны мазки,и девочки глушат, и смалят,и кроют беду по-мужски.

Воро́жит ли стая воронья,пороша ль метет на душе, –художник бежит от здоровья,от нежности и кутежей.

При жизни сто раз умиравший,он слышит шаги за спиной:то снова наводит мурашкижестокости взор жестяной.

Теперь не в ходу озорные, –кому отливать перепуг,когда Пастернака зарылии скоро помрет Эренбург?

Бродяга и шут из Ламанчи,кто нес на мече доброту,все ребра о жизнь изломавши,дал дуба и где-то протух…

Немея от нынешних бедствийи в бегстве от будущих битв,кому ж быть в ответе за век свой?

А надо ж кому-нибудь быть…

Пастернаку

Твой лоб, как у статуи, бел,и взорваны брови.Я весь помещаюсь в тебе,как Врубель в Рублеве.

И сетую, слез не тая,охаянным эхом,и плачу, как мальчик, что як тебе не приехал.

И плачу, как мальчик, навзрыдо зримой утрате,что ты, у трех сосен зарыт,не тронешь тетради.

Ни в тот и ни в этот приходмудрец и ребенокуже никогда не прочтетмоих обреченных…

А ты устремляешься вдальи смотришь на ивы,как девушка и как вода,любим и наивен.

И меришь, и вяжешь навеквеселым обетом:– Не может быть злой человекхорошим поэтом…

Я стих твой пешком исходил,ни капли не косвен,храня фотоснимок один,где ты с Маяковским,

где вдоволь у вас про запастревог и попоек.Смотрю поминутно на вас,люблю вас обоих.

О, скажет ли кто, отчегослучается часто:чей дух от рожденья червон,тех участь несчастна?

Ужели проныра и дубэпохе угоден,а мы у друзей на видуиз жизни уходим.

Уходим о зимней поре,не кончив похода…Какая пора на дворе,какая погода!..

Обстала, свистя и слепя,стеклянная слякоть.Как холодно нам без тебясмеяться и плакать.

«Живем – и чёрта ль нам в покое?..»

Живем – и чёрта ль нам в покое?Но иногда, по временам,с устатку что-нибудь такоеприходит в голову и нам.

Что проку добрым быть и честным,искать начала и концы,когда и мы в свой срок исчезнем,как исчезают подлецы,

когда и нам закроют векии нас на кладбище свезут?Но есть же совесть в человекеи творчества веселый зуд.

Есть та особенная сила,что нам с рожденья привита,чтоб нашу плоть нужда месила,чтоб дух ковала клевета.

И огнь прожег пяты босые,когда и мне настал чередповерить в то, что я – Россия –земля, вода и сам народ.

В меня палили вражьи пушки,меня ссылали в Соловки,в моей душе Толстой и Пушкинкак золотые колобки.

Я грелся в зимние заносыу Революции костров,и на меня писал доносыПарис Жуаныч Котелков.

В беде, в безвестности, в опале,в глухой дали от милых глазмои тревоги не пропали,моя держава сбереглась.

И вот – живу, пытаю душу,готовлю душу к платежуи прозаическую стужустихами жаркими стыжу.

Клянусь на знамени веселом

Однако радоваться рано –и пусть орет иной оракул,что не болеть зажившим ранам,что не вернуться злым оравам,что труп врага уже не знамя,что я рискую быть отсталым,пусть он орет, – а я-то знаю:не умер Сталин.

Как будто дело все в убитых,в безвестно канувших на Север.А разве веку не в убытокто зло, что он в сердцах посеял?Пока есть бедность и богатство,пока мы лгать не перестанеми не отучимся бояться, –не умер Сталин.

Пока во лжи неукротимысидят холеные, как ханы,антисемитские кретиныи государственные хамы,покуда взяточник заносчиви волокитчик беспечален,пока добычи ждет доносчик, –не умер Сталин.

И не по старой ли привычкеневежды стали наготове –навешать всяческие лычкина свежее и молодое?У славы путь неодинаков.Пока на радость сытым стаямподонки травят Пастернаков, –не умер Сталин.

А в нас самих, труслив и хищен,не дух ли сталинский таится,когда мы истины не ищем,а только нового боимся?Я на неправду чертом ринусь,не уступлю в бою со старым,но как тут быть, когда внутри насне умер Сталин?

Клянусь на знамени веселомсражаться праведно и честно,что будет путь мой крут и солон,пока исчадье не исчезло,что не сверну, и не покаюсь,и не скажусь в бою усталым,пока дышу я и покаместне умер Сталин!

«Я слишком долго начинался…»

Я слишком долго начиналсяи вот стою, как манекен,в мороке мерного сеанса,неузнаваемый никем.

Не знаю, кто виновен в этом,но с каждым годом все больней,что я друзьям моим неведом,враги не знают обо мне.

Звучаньем слов, значеньем знаковземлянин с люлечки пленен.Рассвет рассудка одинакову всех народов и племен.

Но я с мальчишества наметилпрожить не в прибыльную прытьи не слова бросать на ветер,а дело людям говорить.

И кровь, и крылья дал стихам я,и сердцу стало холодней:мои стихи, мое дыханьене долетело до людей.

Уже листва уходит с ветокв последний гибельный полет,а мною сложенных и спетых –никто не слышит, не поет.

Подошвы стерты о каменья,и сам согбен, как аксакал.Меня младые поколеньяопередили, обскакав.

Не счесть пророков и провидцев,что ни кликуша, то и тип,а мне к заветному пробиться б,до сокровенного дойти б.

Меня трясет, меня коробит,что я бурбон и нелюдим,и весь мой пот, и весь мой опытпойдет не в пользу молодым.

Они проходят шагом беглым,моих святынь не видно ими не дано дышать тем пеклом,что было воздухом моим.

Как будто я свалился с Марса.Со мной ни брата, ни отца.Я слишком долго начинался.Мне страшно скорого конца.

Верблюд

Из всех скотов мне по́ сердцу верблюд.Передохнет – и снова в путь, навьючась.В его горбах угрюмая живучесть,века неволи в них ее вольют.

Он тащит груз, а сам грустит по сини,он от любовной ярости вопит,его терпенье пестуют пустыни.Я весь в него – от песен до копыт.

Не надо дурно думать о верблюде.Его черты брезгливы, но добры.Ты погляди, ведь он древней домбры́и знает то, чего не знают люди.

Шагает, шею шепота вытягивая,проносит ношу, царственен и худ, –песчаный лебедин, печальный работяга,хорошее чудовище верблюд.

Его удел – ужасен и высок,и я б хотел меж розовых барханов,из-под поклаж с презреньем нежным глянув,с ним заодно пописать на песок.

Мне, как ему, мой Бог не потакал.Я тот же корм перетираю мудро,и весь я есть моргающая морда,да жаркий горб, да ноги ходока.

«Есть поселок в Крыму. Называется он Кацивели…»

Есть поселок в Крыму. Называется он Кацивели.Среди сосен и скал там нам было на все начихать.Там у синего моря цветы на камнях розовелии дремалось цветам под языческий цокот цикад.

Мы забыли беду, мы махнули рукой на заботы,мы сказали нужде: «Подожди-ка нас дома, нужда!».Дома ссорились мы. Я тебе говорил: «Ну чего ты?» –И в глаза целовал, и добра ниоткуда не ждал.

Так уж вышло у нас. Ничего мы с тобой не сумели.Я дымлю табаком, надо мной воздушок сине-сиз.Есть поселок в Крыму. Называется он Кацивели.Там мы рвали кизил и ходили пешком в Симеиз.

Бесшабашное солнце плыло в галактических высяхнад просоленной галькой – обломышем древних пород…Я от кривды устал, я от горнего голода высох,не смеются глаза, и улыбкой не красится рот.

Убежим от себя – хоть на край, хоть на день, хоть на час мы.Ну-ка платье надень, ну-ка ношу на камни свали –и забудем о том, что запутаны мы и несчастны,и в смеющейся влаге утопим тревоги свои…

Есть поселок в Крыму. Называется он Кацивели.Он висел между скал и глаза нам лазурью колол.Жарко-ржавые пчелы от сока живьем осовели,черкал ящерок яркий. Скакал по камням богомол.

Там нам было тепло. А бывало, от стуж коченели.Государственный холод глаза голубые гасил…Есть поселок в Крыму. Называется он Кацивели.Там шершава трава и неслыханно кисел кизил.

«Как стали дни мои тихи…»