Сияние снегов (сборник) - Борис Чичибабин

Экскурсия в лицей

Нам удалась осенняя затея.Ты этот миг как таинство продли,когда с другими в сумерках Лицеямы по скрипучим лестницам прошли.

Любя друг друга бережно и страшно,мы шли по классам пушкинской поры.Дымилась даль, как жертвенные брашна.Была война, готовились пиры.

Горели свечи в коридорных дебрях.Там жили все, кого я знал давно.Вот Кюхельбекер, Яковлев, вот Дельвиг,а вот и Он – кому за всех дано

сквозь время зреть и Вечности быть верными слушать мир, как плеск небесных крыл.Он плыл органом в хоре семисферноми егозой меж сверстниками слыл…

Легко ль идти по тем же нам дорожкам,где в шуме лип душа его жива,где он за музой устьем пересохшимшептал как чудо русские слова?

От жарких дум его смыкались веки,но и во сне был радостен и шал,а где-то рядом в золоте и снегестоял дворец и сад, как Бог, дышал…

И нет причин – а мы с тобою плачем,а мы идем и плачем без конца,что был он самым маленьким и младшим,поди стеснялся смуглого лица

и толстых губ, что будто не про женщин.Уже от слез кружится голова, –и нет причин, а мы идем и шепчемсквозь ливни слез бессвязные слова.

Берите все, берите все березы,всю даль, всю ширь со славой и быльем,а нам, как свет, оставьте эти слезы,в лицейском сне текущие по нем.

Как сладко быть ему единоверцемв ночи времен, в горячке вековой,лишь ты и Он, душой моей и сердцемя не любил нежнее никого.

А кто любил? Московская жаровняему пришлась по времени и впрок.И всем он друг, ему ж никто не ровня –ни Лев Толстой, ни Лермонтов, ни Блок.

Лишь о заре, привыкнув быть нагими,над угольком, чья тайна так светла,склонялись в ласке нежные богинии все деревья Царского Села…

Уже близки державная опекаи под глазами скорбные мешки.Но те, кто станут мученики века,еще играют в жаркие снежки.

Еще темны воинственные вязы,еще пруды в предутреннем дыму…О смуглолицый, о голубоглазый,вас переглушат всех по одному.

И по тебе судьба не даст осечки,уложит в снег, чтоб не сошел с ума,где вьет и крутит белые колечкина Черной речке музонька-зима…

Но знать не знает горя арапчонок –земель и вод креститель молодой,и синева небес неомраченныхему смеется женской наготой.

В ребячьем сердце нежность и веселье,закушен рот, и щеки горячи…До наших лет из той лицейской кельисияет свет мальчишеской свечи.

И мы, даст Бог, до смерти не угаснем,нам не уйти от памяти и дум.Там где-то Грозный радуется казням,горит в смоле свирепый Аввакум.

О, что уму небесные законы,что град Петра, что Царскосельский сад,когда на дыбе гибнут миллионыи у казнимых косточки хрустят?

Молчат пустые комнаты и ниши,и в тишине, откуда ни возьмись,из глубины, но чудится, что свыше,словами молвит внутренняя высь:

«Неси мой свет в туманы городские,забыв меж строк Давидову пращу.В какой крови грешна моя Россия,а я ей все за Пушкина прощу».

Стихи о русской словесности

Ни с врагом, ни с другом не лукавлю.Давний путь мой темен и грозов.Я прошел по дереву и камнюповидавших виды городов.

Я дышал историей России.Все листы в крови – куда ни глянь!Грозный царь на кровли городскиепростирает бешеную длань.

Клича смерть, опричники несутся.Ветер крутит пыль и мечет прах.Робкий свет пророков и безумцевтихо каплет с виселиц и плах…

Но когда закручивался узели когда запенивался шквал,Александр Сергеевич не трусил,Николай Васильевич не лгал.

Меря жизнь гармонией небесной,отрешась от лживой правоты,не тужили бражники над бездной,что не в срок их годы прожиты.

Не для славы жили, не для риска,вольной правдой души утоля.Тяжело Словесности Российской.Хороши ее Учителя.

Пушкин, Лермонтов, Гоголь – благое начало,соловьиная проза, пророческий стих.Смотрит бедная Русь в золотые зерцала.О, как ширится гул колокольный от них!

И основой святынь, и пределом заклятьюкак возвышенно светит, как вольно звенитторжествующий над Бонапартовой ратьюВозрождения русского мирный зенит.

Здесь любое словцо небывало значи́мои, как в тайне, безмерны, как в детстве, чистыосененные светом тройного зачинанаши веси и грады, кусты и кресты.

Там, за ними тремя, как за дымкой Пролога,ветер, мука и даль со враждой и тоской,Русской Музы полет от Кольцова до Блока,и ночной Достоевский, и всхожий Толстой.

Как вода по весне, разливается Повестьи уносит пожитки, и славу, и хлам.Безоглядная речь. Неподкупная совесть.Мой таинственный Кремль. Наш единственный храм.

О, какая пора б для души не насталаи какая б судьба не взошла на порог,в мирозданье, где было такое начало –Пушкин, Лермонтов, Гоголь, – там выживет Бог.

Пушкин и Лермонтов

Никнет ли, меркнет ли дней синева –на́ небе горестномшепчут о вечном родные словамаминым голосом.

Что там – над бездною судеб и смут,ангелы, верно, там?Кто вы, небесные, как вас зовут?– Пушкин и Лермонтов.

В скудости нашей откуда взялись,нежные, во́ свете?– Все перевесит блаженная высь…– Не за что, Господи!

Сколько в стремнины, где кружит листва,спущено неводов, –а у ранимости лика лишь два –Пушкин и Лермонтов.

Детский, о Боже, младенческий зов…Черепом – в росы я…Здесь их обоих – на месте, как псов,честные взрослые.

Вволю ль повыпито водочки злой,пуншей и вермутов?Рано вы русскою стали землей,Пушкин и Лермонтов.

Что же в нас, люди, святое мертво?Кашель, упитанность.Злобные алчники мира сего,как же любить-то нас?

Не зарекайтесь тюрьмы и сумы –экая невидаль!Сердцу единственный выход из тьмы –Пушкин и Лермонтов.

Два белоснежных, два темных крыла,зори несметные, –с вами с рожденья душа обрелачары бессмертия.

Господи Боже мой, как хорошо!Пусто и немотно.До смерти вами я заворожен,Пушкин и Лермонтов.

Крохотка неба в тюремном окне…С кем перемолвитесь?..Не было б доли, да выпала мневечная молодость.

В дебрях жестокости каждым таясьвздохом и лепетом,только и памяти мне – что о вас,Пушкин и Лермонтов.

Страшно душе меж темнот и сует,мечется странница.В мире случайное имя «поэт»в Вечности славится.

К чуду бессуетной жизни готов,в радость уверовав,весь я в сиянии ваших стихов,Пушкин и Лермонтов.

Путешествие к Гоголю

Как утешительно-тихаи как улыбчиво-лукавав лугов зеленые мехалицом склоненная Полтава.

Как одеяния чисты,как ясен свет, как звон негулок,как вся для медленных прогулок,а не для бешеной езды.

Здесь Божья слава сердцу зрима.Я с ветром вею, с Ворсклой льюсь.Отсюда Гоголь видел Русь,а уж потом смотрел из Рима…

Хоть в пенье радужных керамик,в раю лошадок и цветовостаться сердцем не готов,у старых лип усталый странник, –

но так нежна сия земляи так добра сия десница,что мне до смерти будут снитьсяПолтава, полдень, тополя.

Край небылиц, чей так целебенспасенный чудом от обновреки, деревьев и домовпод небо льющийся молебен.

Здесь сердце Гоголем полнои вслед за ним летит по склонам,где желтым, розовым, зеленымшуршит волшебное панно.

Для слуха рай и рай для глаза,откуда наш провинциал,напрягшись, вовремя попална праздник русского рассказа.

Не впрок пойдет ему отъездиз вольнопесенных раздолий:сперва венец и Капитолий,а там – безумие и крест.

Печаль полуночной чеканкикоснется дикого чела.Одна утеха – Вечерана хуторе возле Диканьки…

Немилый край, недобрый час,на людях рожи нелюдские, –и Пушкин молвит, омрачась:– О Боже, как грустна Россия!..

Пора укладывать багаж.Трубит и скачет Медный всадникпо душу барда. А пока жон – пасечник, и солнце – в садик.

И я там был, и я там пилмеда, текущие по хвое,где об утраченном покоепоет украинский ампир…

А вдали от Полтавы, весельем забыт,где ночные деревья угрюмы и шатки,бедный-бедный андреевский Гоголь сидитна Собачьей площадке.

Я за душу его всей душой помолюсьпод прохладной листвой тополей и шелковиц,но зовет его вечно Великая Русьот родимых околиц.

И зачем он на вечные веки ушелза жестокой звездой окаянной дорогойиз веселых и тихих черешневых сел,с Украины далекой?

В гефсиманскую ночь не моли, не проси:«Да минует меня эта жгучая чара», –никакие края не дарили Русидрагоценнее дара.

То в единственный раз через тысячу летна серебряных крыльях ночных вдохновенийв злую высь воспарил – не писательский, нет –мифотворческий гений…

Каждый раз мы приходим к нему на поклон,как приедем в столицу всемирной державы,где он сиднем сидит и пугает ворондалеко от Полтавы.

Опаленному болью, ему одномуне обидно ль, не холодно ль, не одиноко ль?Я, как ласточку, сердце его подниму.– Вы послушайте, Гоголь.

У любимой в ладонях из Ворсклы вода.Улыбнитесь, попейте-ка самую малость.Мы оттуда, где, ветрена и молода,Ваша речь начиналась.

Кони ждут. Колокольчик дрожит под дугой.Разбегаются люди – смешные козявки.Сам Сервантес Вас за руку взял, а другойВы касаетесь Кафки.

Вам Италию видно. И Волга видна.И гремит наша тройка по утренней рани.Кони жаркие ржут. Плачет мать. И струназазвенела в тумане…

Он ни слова в ответ, ни жилец, ни мертвец.Только тень наклонилась, горька и горбата,словно с милой Диканьки повеял чабреци дошло до Арбата…

За овитое терньями сердце волхва,за тоску, от которой вас Боже избави,до полынной земли, Петербург и Москва,поклонитесь Полтаве.

«Поэт – что малое дитя…»