Сияние снегов (сборник) - Борис Чичибабин

За Надсона

Друг человечества…

А и слава, и смерть ходят по свету в разных обличьях.Тяжело умирать двадцати пяти от роду лет.Заступитесь за Надсона, девять крылатых сестричек,подтвердите в веках, что он был настоящий поэт.

Он не тратил свой дар на безделки – пустышки мирские,отзываясь душой лишь на то, что важнее всего,в двадцать лет своих стал самым нужным певцом у России,вся Россия в слезах провожала в могилу его.

Я там был, я там был, на могиле его в Ленинграде…О, верни его, Родина, в твой героический круг,возлюби его вновь и прости, и прости, Бога ради,то, что не был пророком, а был человечества друг.

Я люблю его стих и с судом знатоков не согласен.Заступись за него, галилейская девочка-Мать:он, как сын твой Исус, так мучительно юн и прекрасен,а что дар не дозрел – так ведь было ж всего двадцать пять.

Ведь не ждать же ему, не таить же врученный светильник,вот за это за все и за то, что по паспорту жид,я держу его имя в своих заповедных святыняхи храню от обид, как хранить его всем надлежит.

«Больная черепаха…»

Больная черепаха –ползучая эпоха,смотри: я – горстка праха,и разве это плохо?

Я жил на белом светеи даже был поэтом, –попавши к миру в сети,раскаиваюсь в этом.

Давным-давно когда-топод песни воровскиея в звании солдатабродяжил по России.

Весь тутошний, как Пушкинили Василий Теркин,я слушал клеп кукушкини верил птичьим толкам.

Я – жрец лесных религий,мне труд – одна морока,по мне, и Петр Великийне выше скомороха.

Как мало был я добрымхоть с мамой, хоть с любимой,за что и бит по ребрамсудьбиной, как дубиной.

В моей дневной одышке,в моей ночи бессонноймне вечно снятся вышкинад лагерною зоной.

Не верю в то, что руссылюбили и дерзали.Одни врали и трусыживут в моей державе.

В ней от рожденья каждыйжелезной ложью мечен,а кто измучен жаждой,тому напиться нечем.

Вот и моя жаровнейрассыпалась по рощам.Безлюдно и черно в ней,как в городе полнощном.

Юродивый, горбатенький,стучусь по белу свету –зову народ мой «батенькой»,а мне ответа нету.

От вашей лжи и лютидо смерти не избавлен,не вспоминайте, люди,что я был Чичибабин.

Уже не быть мне Борькой,не целоваться с Лилькой,опохмеляюсь горькой.Закусываю килькой.

«Дай вам Бог с корней до крон…»

Дай вам Бог с корней до кронбез беды в отрыв собраться.Уходящему – поклон.Остающемуся – братство.

Вспоминайте наш снежокпосреди чужого жара.Уходящему – рожок.Остающемуся – кара.

Всяка доля по уму:и хорошая, и злая.Уходящего – пойму.Остающегося – знаю.

Край души, больная Русь, –перезвонность, первозданность(с уходящим – помирюсь,c остающимся – останусь) –

дай нам, вьюжен и ледов,безрассуден и непомнящ,уходящему – любовь,остающемуся – помощь.

Тот, кто слаб, и тот, кто крут,выбирает каждый между:уходящий – меч и труд,остающийся – надежду.

Но в конце пути сияйпо заветам Саваофа,уходящему – Синай,остающимся – Голгофа.

Я устал судить сплеча,мерить временным безмерность.Уходящему – печаль.Остающемуся – верность.

«Не веря кровному завету…»

Не веря кровному завету,что так нельзя,ушли бродить по белу светумои друзья.

Броня державного кордона –как решето.Им светит Гарвард и Сорбонна,да нам-то что?

Пусть будут счастливы, по мне, хотьв любой дали, –но всем живым нельзя уехатьс живой земли.

С той, чья судьба еще не стертав ночах стыда,а если с мертвой, то на чертаи жить тогда?..

Я верен тем, кто остаетсяпод бражный трепсвое угрюмое сиротствонести по гроб.

Кому обещаны допросыи лагеря,но сквозь крещенские морозыгорит заря.

Нам не дано, склоняя плечипод ложью дней,гадать, кому придется легче,кому трудней.

Пахни ж им снегом и сиренью,чума-земля.Не научили их смиреньюучителя.

В чужое зло метнула жизнь их,с пути сведя,и я им, дальним, не завистники не судья.

Пошли им, Боже, легкой ноши,прямых дороги добрых снов на злое ложепошли им впрок.

Пускай опять обманет демон,сгорит свеча, –но только б знать, что выбор сделанне сгоряча.

«Стою за правду в меру сил…»

Стою за правду в меру сил,да не падет пред ложью ниц она.Как одиноко на Русибез Галича и Солженицына.

«Из глаз – ни слезинки, из горла – ни звука…»

Из глаз – ни слезинки, из горла – ни звука.Когтями по сердцу – собака-разлука.

А пала дорога, последняя в мире,бессрочней острога, бескрайней Сибири.

Уже не помогут ни рощи, ни реки,чтоб нам не расстаться на вечные веки.

За дебри и зори уводит дорога,страшнее любого тюремного срока.

Заплачет душа по зеленому шуму,но поздно впотьмах передумывать думу.

Мы вызубрим ад до последнего круга,уже никогда не увидев друг друга.

Прощайте ж навеки и знайте, уехав,что даже не Пушкин, не Блок и не Чехов,

не споры ночные, не дали речные,не свет и не память – ничто не Россия.

Забудьте на воле наш холод холуйский,но лучшее в доле зовите по-русски.

Себе во спасенье и нам во спасеньехраните России заветное семя.

Тряхните над миром сумой переметной,авось разрастется росток перелетный.

Не снежная заметь, не зовы лесные –России не за́нять, вы сами – Россия.

Запомните это для горестных буден,да нас не забудьте, как мы не забудем.

Храните звучанье, ищите значенье.А все остальное – мираж и мученье,

крутое решенье, кромешная мука,чтоб сердце до крови изгрызла разлука.

Несите до гроба свою беззащитность –свободу, которой ничто не лишит нас.

Вы сами – Россия, вы – семя России.Да светят вам в горе веселья простые.

«Опять я в нехристях, опять…»

Опять я в нехристях, опятьменя склоняют на собраньях,а я и так в летах неранних,труд лишний под меня копать.

Не вправе клясть отчайный выезд,несу как крест друзей отъезд.Их Бог не выдаст – черт не съест,им отчий стыд глаза не выест.

Один в нужде скорблю душой,молчу и с этими, и с теми, –уж я-то при любой системеостанусь лишний и чужой.

Дай Бог свое прожить без фальши,мой срок без малого истек,и вдаль я с вами не ездок:мой жданный путь намного дальше.

Былина про Ермака

Ангел русской земли, ты почто меня гнешь и караешь?Кто утешит мой дух, если в сердце печаль велика?О, прости меня, Пушкин, прости меня, Лев Николаич,я сегодня пою путеводную длань Ермака.

Бороде его – честь, и очам его – вечная память,и бессмертие – краю, что кровью его орошен.Там во мшанике ночь, и косматому дню не шаманитьнад отшельничьим тем, над несбывшимся тем шалашом.

Отшумело жнивье, а и славы худой не избегло,было имя как стяг, а пошло дуракам на пропой,и смирна наша прыть, и на званую волю из пеклане дано нам уплыть атамановой пенной тропой.

Время кружит в ночи смертоносно-незримые кружна,с православного древа за плодом срывается плод.Что Москва, что мошна – перед ними душа безоружна,а в сибирском раю – ни опричников, ни воевод.

Две медведицы в лапах несут в небеса семисвечья,и смеется беглец, что он Богу не вор и не тать.Между зверем и древом томится душа человечьяи тоскует, как барс, что не может березонькой стать.

– Сосчитай, грамотей, сколько далей отмерено за день.А что было – то было, то в зорях сгорело дотла.Пейте брагу, рабы, да не врите, что я кровожаден,вам ни мраку, ни звезд с моего кругового котла…

Мы пируем уход, смоляные ковши осушая,и кедровые кроны звенят над поверженным злом.Это – русские звоны, и эта земля – не чужая,колокольному звону ответствует гусельный звон…

А за кручами – Русь, и оттуда – ни вести, ни басни,а что деется там, не привидится злыдню во сне:плахи, колья, колесы; клубятся бесовские казни,с каждой казнью деньжат прибывает в царёвой казне.

Так и пляшет топор, без вины и без смысла карая,всюду трупы да гарь, да еще воронье на снегу,и князь Курбский тайком отъезжает из отчего края,и отъезд тот во грех я помыслить ему не могу.

Можно ль выстоять трону, сыновнею кровью багриму?И на этой земле еще можно ль кого-то любить?Льется русская кровь по великому Третьему Риму,поелику вовеки четвертому Риму не быть…

А Ермак – на лугу, он для правнуков ладит садыбу,он прощает врагу и для праздников мед бережет,в скоморошьей гульбе он плюет на Малютину дыбуи беде за плечами не тщится вести пересчет.

К Ермаковым ногам подкатился кедровый рогачик,притулилась жар-птица, приластилась тьма из болот.Ни зверью он не враг, ни чужого жилья не захватчик,а из Божьих даров только волю одну изберет.

Под великой рекой он веселую голову сложит,а заплачет другой, кто родится с похожей душой,а тропы уже нет, потому что он сроду не сможетни обиды стерпеть, ни предаться державе чужой.

Из ковша Ермака пили бражники и староверы,в белокрылых рубахах на грудь принимали врага,а исполнив оброк, уходили в скиты и пещеры,но и в райских садах им Россия была дорога.

Хорошо Ермаку. Не зазря он мне снился на Каме…Над моей головой вместо неба нависла беда,пали гусли из рук, расступается твердь под ногами,но – добыта Сибирь, – и уже не уйти никуда.

«Марленочка, не надо плакать…»