Сияние снегов (сборник) - Борис Чичибабин

«Марленочка, не надо плакать…»

Марленочка, не надо плакать,мой друг большой.Все – суета, все – тлен и слякоть,живи душой.

За место спорят чернь и челядь.Молчит мудрец.Увы, ничем не переделатьлюдских сердец.

Забыв свое святое имя,прервав полет,они не слышат, как над нимиорган поет…

Не пощадит ни книг, ни фресокбезумный век.И зверь не так жесток и мерзок,как человек.

Прекрасное лицо в морщинах,труды и хворь, –ты прах – и с тем, кто на вершинах,вотще не спорь.

Все мрачно так, хоть в землю лечь нам,над бездной путь.Но ты не временным, а вечнымживи и будь…

Сквозь адский спор добра и худа,сквозь гул и гам,как нерасслышанное чудо,поет орган.

И Божий мир красив и дивени полон чар,и, как дитя, поэт наивен,хоть веком стар.

Звучит с небес Господня месса,и ты внизусквозь боль услышь ее, засмейся,уйми слезу.

Поверь лишь в истину, а флагамне верь всерьез.Придет пора – и станет благом,что злом звалось…

Пошли ж беду свою далече,туман рассей,переложи тоску на плечитвоих друзей.

Ни в грозный час, ни в час унылый,ни в час разлукне надо плакать, друг мой милый,мой милый друг.

«Не от горя и не от счастья…»

Не от горя и не от счастья,не для дела, не для парадапопросил хоть на малый час яу судьбы тишины и лада.

И не возраст тому причиной,он не повод для величанья,но не первой моей морщинойзаслужил я черед молчанья.

Я хотел, никого не видя,всех людей полюбить, как братьев,а они на меня в обиде,высоту тишины утратив.

Все мы с гонором, а посмотришь –все сквалыжны в своей скворешне,и достоин веселья тот лишь,кто забыл о горячке прежней.

Желт мой колос, и оттого-тоя меняю для звездной жатвысумасшествие Дон Кихотана спокойствие Бодисатвы.

Одного я хочу отныне:ускользнув от любой опеки,помолиться в лесной пустынеза живущих в двадцатом веке.

И одна лишь тоска у сердца,и не в радость ни куш, ни бляха, –чтоб на поздней траве усестьсяу колен Себастьяна Баха.

Был бы Пушкин, да был бы Рильке,да была б еще тень от сосен, –а из бражников, кроме Лильки,целый мир для меня несносен.

Сколько раз моя жизнь ломаласьдо корней, и за все такоев кой-то век попросил хоть малостьодиночества и покоя.

Я ушел бы, ни с кем не споря,чтоб не слушать хмельные речи,с мудрой книгой на берег моря,обнимая тебя за плечи.

Чтоб деревья шумели, дыбясь,пела речка на радость эхуи, как братья, Толстой и Диккенсперешептывались не к спеху.

Ничьего не ищу участья,ничего мне от звезд не надо,лишь прошу хоть на малый час яу судьбы тишины и лада.

«О, когда ж мы с тобою пристанем…»

О, когда ж мы с тобою пристанемк островам с ворожбой и блистаньем,где родная душе тишинанежным холодом опушена?

У себя на земле, к сожаленью,мы презрели божественной леньюи не верим небесным дарампод мучительный трам-тарарам.

Там стоят снеговые хоромы,с ночи полные света и дремы,и поземка в потемках шалит,как безумное сердце Лилит.

С первым солнышком выйдем из домупобродить по снежку молодому.Дальний блеск, белизна, благодать, –а нельзя ничего передать.

С добрым утром, царевна Ворона!Где твоя золотая корона?Черный бархат на белом снегуникому подарить не смогу…

Напои ж нас грозовым бальзамом,зимний рай, где остаться нельзя нам,потому что и с музыкой зимнеизбежностью души казним.

«Деревья бедные, зимою черно-голой…»

Деревья бедные, зимою черно-голойчто снится вам на городском асфальте?Сквозь сон услышьте добрые глаголы,моим ночам свою беду оставьте.

Взмахнув ветвями, сделайтесь крылаты,летите в Крым, где хорошо и южно,где только жаль, что не с моей зарплаты,а то и нам погреться было б нужно.

Морозы русские, вы злее, чем монголы,корней не рушьте, сквозь кору не жальте…Что может сниться вам зимою черно-голой,деревья бедные, на городском асфальте?

Херсонес

Какой меня ветер занес в Херсонес?На многое пала завеса,но греческой глины могучий замесудался во славу Зевеса.

Кузнечики славы обжили полынь,и здесь не заплачут по стуже –кто полон видений бесстыжих богиньи верен печали пастушьей.

А нас к этим скалам прибила тоска,трубила бессонница хрипло,но здешняя глина настолько вязка,что к ней наше горе прилипло.

Нам город явился из царства цикад,из желтой ракушечной пыли,чтоб мы в нем, как в детстве, брели наугади нежно друг друга любили…

Подводные травы хранят в себе йод,упавшие храмы не хмуры,и лира у моря для мудрых поетпро гибель великой культуры…

В изысканной бухте кончалась однаиз сказок Троянского цикла.И сладкие руки ласкала волна,как той, что из пены возникла.

И в прахе отрытом всё виделись мнедворы с миндалем и сиренью.Давай же учиться у желтых камнеймолчанью мечты и смиренью.

Да будут нам сниться воскресные сныпро край, чья душа синеока,где днища давилен незримо красныот гроздей истлевшего сока.

«Еще недавно ты со мной…»

Еще недавно ты со мной,два близнеца в страде земной,молились морю с Карадага.Над гулкой далью зрел миндаль,мой собеседник был Стендаль,а я был радостный бродяга.

И мир был только сотворен,и белка рыжим звонаремнад нами прыгала потешно.Зверушка, шишками шурша,видала, как ты хороша,когда с тебя снята одежда.

Водою воздух голубя,на обнаженную тебясмотрела с нежностью Массандра,откуда мы в конце концоввернулись в горький край отцов,где грусть оставили на завтра.

Вся жизнь с начала начата,и в ней не видно ни черта,и распинает нищетапо обе стороны креста нас, –и хочется послать на «ё»народолюбие мое,с которым все же не расстанусь.

Звезда упала на заре,похолодало на дворе,и малость мальская осталась:связать начала и концы,сказать, что все мы мертвецы,и чаркой высветлить усталость.

Как ни стыжусь текущих дней,быть сопричастником стыдней, –ох, век двадцатый, мягко стелешь!Освобождаюсь от богов,друзей меняю на врагови радость вижу в красоте лишь.

Ложь дня ко мне не приросла.Я шкурой вызнал силу зла,я жил, от боли побелевший,но злом дышать невмоготутому, кто видел наготутвою на южном побережье.

Судакские элегии

Когда мы устанем от пыли и прозы,пожалуй, поедем в Судак.Какие огромные белые розытам светят в садах.

Деревня – жаровня. А что там акаций!Каменья, маслины, осот…Кто станет от солнца степей домогатьсянадменных красот?

Был некогда город алчбы и торговлисо стражей у гордых ворот,но где его стены и где его кровли?И где его род?

Лишь дикой природы пустынный кусочек,смолистый и выжженный край.От судей и зодчих остался песочек –лежи загорай.

Чу, скачут дельфины! Вот бестии. Ух ты,как пляшут! А кто ж музыкант?То розовым заревом в синие бухтысмеется закат.

На лицах собачек, лохматых и добрых,веселый и мирный оскал,и щелкают травы на каменных ребраху скаредных скал.

А под вечер ласточки вьются на мысеи пахнет полынь, как печаль.Там чертовы кручи, там грозные высии кроткая даль.

Мать-вечность царит над нагим побережьем,и солью горчит на устах,и дремлет на скалах, с которых приезжимсорваться – пустяк.

Одним лишь изъяном там жребий плачевен,и нервы катают желвак:в том нищем краю не хватает харчевени с книгами – швах.

На скалах узорный оплот генуэзцев,тишайшее море у ног,да только в том месте я долго наесться,голодный, не мог.

А все ж, отвергая житейскую нехоть –такой уж я сроду чудак, –отвечу, как спросят: «Куда нам поехать?» –«Езжайте в Судак».

Настой на снах в пустынном Судаке…Мне с той землей не быть накоротке,она любима, но не богоданна.Алчак-Кая, Солхат, Бахчисарай…Я понял там, чем стал Господень райпосле изгнанья Евы и Адама.

Как непристойно Крыму без татар.Шашлычных углей лакомый угар,заросших кладбищ надписи резные,облезлый ослик, движущий арбу,верблюжесть гор с кустами на горбу,и все кругом – такая не Россия.

Я проходил по выжженным степями припадал к возвышенным стопамкремнистых чудищ, див кудлатоспинных.Везде, как воздух, чуялся Восток –пастух без стада, светел и жесток,одетый в рвань, но с посохом в рубинах.

Который раз, не ведая зачем,я поднимался лесом на Перчем,где прах мечей в скупые недра вложен,где с высоты Георгия монахсмотрел на горы в складках и тенях,что рисовал Максимильян Волошин.

Буддийский поп, украинский паныч,в Москве француз, во Франции москвич,на стержне жизни мастер на все руки,он свил гнездо в трагическом Крыму,чтоб днем и ночью сердце рвал емустоперстый вопль окаменелой муки.

На облаках бы – в синий Коктебель.Да у меня в России колыбельи не дано родиться по заказу,и не пойму, хотя и не кляну,зачем я эту горькую странуношу в крови как сладкую заразу.

О, нет беды кромешней и черней,когда надежда сыплется с корнейв соленый сахар мраморных расселин,и только сердцу снится по утрамугрюмый мыс, как бы индийский храм,слетающий в голубизну и зелень…

Когда, устав от жизни деловой,упав на стол дурною головой,забьюсь с питвом в какой-нибудь клоповник,да озарит печаль моих поэмполынный свет, покинутый Эдем –над синим морем розовый шиповник.

Чуфут-Кале по-татарски значит «Иудейская крепость»