Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

Томас тяжело рухнул на один из наполовину заполненных ларей. При этом он завел взгляд, сфокусировавшись на Бесс лишенными выражения зелеными глазами человека, переживающего основательное потрясение. Однажды ей пришлось увидеть жертву слишком мощной пушечной стрельбы, Томас смотрелся абсолютно также.

'Бесс, дело в Глостере', произнес брат, тряся головой, будто пытаясь прояснить смешавшиеся там мысли. 'Все провалилось, все...'

Он неопределенно махнул рукой. 'Глостер задержал Энтони и Дика, взяв Эдварда под охрану...'

'Глостер?' Бесс обернулась и недоверчиво воззрилась на мать. 'Вы хотите искать убежища, спасаясь от моего дяди Дикона?' Нанесенный удар сделал голос громче, внезапно придав ему резкости. 'Мама, он же папин брат!'

Елизавета отвернулась, склонившись перед открытым ларцом. Достав оттуда маленькую шкатулку, она подняла ее крышку, ослепив присутствующих блеском инкрустированного изумрудами золота.

'Как и Кларенс', - огрызнулась королева. 'А теперь прекрати тут торчать и иди делать, что я велела. Мы не знаем, сколько времени у нас в запасе'.

В комнату ненавязчиво вошла Сесилия. Бесс заметила на лице сестры то же ошеломленное недоверие, которое, наверняка, имела сама. Матушка с ума сошла? Как еще объяснить эту необдуманную и бессмысленную панику?

'Мама...Мама, пожалуйста, выслушайте меня. Это безумие. Знаю, вы не любите Дикона, но нам незачем его бояться, поверьте. Неужели вы забыли, как папа доверял ему? Как они были близки?'

Елизавета захлопнула крышку ларя, окатив дочь взглядом, наполненным такой яростью, что Бесс невольно отпрянула.

'Папа ему доверял', - злобно передразнила королева. 'Вам же больше ничего не нужно? Ваш драгоценный совершенный папа, который не мог ошибаться...Благословенная Мария, если бы вы только знали!'

'Мама, не надо!' Бесс сжала руки, чтобы усмирить их дрожь. 'Не говорите так о папе'.

В этот момент она настолько разозлилась на Елизавету, что злость заслонила собой все остальное, даже внушаемый матерью трепет.

'Я не знаю, что произошло в Нортгемптоне, но твердо уверена, что нет причин искать убежища. Дикон никогда не причинил бы нам вреда, никогда. Если сказанное Томом правда, и он задержал Дика и вашего брата Энтони, то...' Бесс глубоко вздохнула, и на языке очутилось обвинение, которое до настоящей минуты она не осмеливалась озвучить.

'То потому, что вы не оставили ему выбора, потому что действовали с целью нарушить последнюю волю папы! Он хотел, чтобы регентом стал Дикон, мама, и вы об этом знали. У вас не было никакого права идти против его завещания. И не надо пытаться убедить меня в обратном. Мне известно, чего вы с Томом добились от совета, и известно, чего хотел папа. Я там присутствовала, помните? Я оставалась с ним до последней секунды...даже когда вас не было!'

Первые же слова дочери заставили Елизавету подняться и слушать, стоя в огне неподвижной и невероятной ярости. Сейчас же она преодолела разделяющее их пространство и залепила Бесс пощечину.

Девушка этого не ожидала, и маленьким ребенком она никогда не сталкивалась с физическим воздействием. Бесс охнула, споткнувшись отступив назад, и упав на один из открытых сундуков. Она поспешно схватилась за стол, но тут подвернулась лодыжка, и последовало тяжелое падение, сопровождаемое пронзающей спину и проникающей в легкие болью, что лишило принцессу способности дышать.

Сесилия издала задушенный возглас, в водовороте спутавшихся юбок опустившись на колени рядом с сестрой. Томас также склонился над ней, протягивая руку.

Бесс не увидела этого, не заметив обнявшую ее руку Сесилии. Она закусила внутренний угол рта, ощущая на языке вкус крови. С пылающим лицом девушка взглянула на мать, и испытала крохотную долю удовлетворения, когда Елизавета отвернулась первой.

Она находилась одна в Иерусалимской палате жилища аббата. Эта комната связывалась для нее со множеством воспоминаний, - здесь появился на свет ее сын Эдвард. В тех комнатах - она обрела убежище вместе с двумя сыновьями-подростками и тремя маленькими девочками. Сейчас Елизавета вернулась. С подросшим сыном, которому нет и десяти, и пятью дочерьми, из которых старшей семнадцать, а младшей - два года.

Двенадцать лет и семь месяцев. Того же числа. 1 октября 1470 года и 1 мая 1483 года соответственно. В моем конце мое начало. Кто это сказал? Строки из Писания? Почему она не помнит?

Двенадцать лет и так много смертей. Ее матушка. Трое из детей, - двое в колыбели и ушедшая в четырнадцать лет Мария. Нед. Уорвик. Его брат Монтегю. Кларенс. Но не Стиллингтон. Господи тебя прости, Нед, но не Стиллингтон.

Что сейчас? Иисусе, Агнец Божий, что сейчас? Двенадцать лет назад она была еще молода. Ей исполнилось всего тридцать три года, и Елизавета знала...она никогда не сомневалась...что Нед вернется. Елизавета знала, что он ее не подведет.

Она обнаружила, что стоит у окна, как долго королева здесь оставалась, ответить не получалось. Я одна, подумала Елизавета. Я совершенно одна, и нет никого, кто избавил бы меня от врагов. Никого. Она наклонилась, закрыла лицо руками и горько и безнадежно заплакала.

В следующее воскресенье в Хорнси собрались лорд-мэр Лондона, городские старшины и пятьсот самых процветающих горожан, чтобы встретить в столице юного короля. Эдвард был облачен в голубой бархат, с правой от него стороны ехал его дядя Ричард, герцог Глостер, а с левой - его дядя Гарри Стаффорд, герцог Бекингем, оба облаченные в мрачный черный цвет траура. Народ обернулся к ним для приветствий, готовый полюбить сына так же, как любил отца. С внушительными церемониями юношу устроили во дворце епископа Лондона. Бекингем отбыл в свою усадьбу на Саффолк Лейн, Ричард - в Кросби Плейс.

'Согласен, Дикон, это чертовски неловко', - довольно кисло усмехнулся Уилл Гастингс. 'Видеть королевскую мать с ее детьми, ютящимися в убежище на расстоянии броска булыжника от дворца...да, это откровенно затруднительно. Но нам не удалось ее вразумить выйти навстречу с юным Йорком и его сестрами. Ты же знаешь, обладай она разумом в голове, осталась бы на своем месте и набралась дерзости. Что с ней стряслось? Как женщина и мать короля, Елизавета почти неприкосновенна для последствий своих измен, какую бы цену Томас Грей не заломил. Спрятавшись в убежище, она лишь признала вину, доказав всем, - испытания ярким светом ее совесть