Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

не был официально утвержден в должности Регента, любое действие Вудвиллов в отношении заговора не подпадало под определение предательства интересов королевства. С незначительным перевесом Мортону все же удалось одержать победу, но Совет встал на сторону Ричарда, соглашаясь с продлением срока заключения обвиняемых на неопределенный период времени.

Герцог мог бы получить от этого некоторое удовлетворение, но не такое, как хотелось бы. Отказ Совета вынести приговор только подчеркнул уже ему известное - председательство над объединенным правлением соперничающих групп с неустойчиво определяемой преданностью. Позволив вовлечь себя в настаивании на обвинении в измене и не добившись победы, Ричард не только продемонстрировал собственную уязвимость и высветил внутренние разногласия Совета, он из-за незначительного повода добился личного противостояния с юным племянником. Как бы то ни было, горько подумал герцог, стоит гордиться выполненной сегодня работой, которая обязательно воздастся ему сторицей, всплыв на поверхность в предстоящие смутные времена.

Коронация Эдварда была назначена на вторник, 24 июня, и, в соответствии с традицией, молодого монарха разместили в королевской резиденции - в Тауэре. Чтобы добраться туда и нанести племяннику визит вежливости, требовался непродолжительный переход от Палаты собрания Совета в Белой башне. После вынесения Советом решения минуло менее часа, тем не менее, Ричард сразу увидел, - Эдварду уже обо всем сообщили. Слишком обиженный, чтобы скрывать свои чувства, вместо приветствия мальчик выпалил: 'Вы мне лгали! Вы сказали, что не хотите причинять дяде вред, а сами пытались обвинить его в государственной измене!'

Какого доброго самаритянина, устало изумился Ричард, стоит поблагодарить за это? Скорее всего, Мортона. Он надеялся на больший запас времени, на возможность лично объясниться с Эдвардом, не будучи в настроении выслушивать вскормленные Вудвиллами подозрения. Однако герцог попытался спокойно напомнить юноше об обнаружении телег с доспехами и оружием и о действиях, предпринятых его родственниками с целью лишить Ричарда регентства, об их захвате королевской казны.

Скоро стало ясно, что произносимые слова летят на ветер. Эдвард угрюмо замолчал, и доводы дяди наталкивались лишь на глухоту королевских ушей. Могло ли оказаться иначе? Можно ли было ожидать понимания и прощения от двенадцатилетнего подростка?

Стояла непривычная для середины мая жара, от которой в комнате нечем было дышать. Солнце проникало сквозь окна вместе с плотным дымом, в воздухе, медленно оседая на одежду, танцевали пылинки. В висок Ричарда начинала стучаться тупая упорная боль.

'Знаю, есть многое, что тебе понять тяжело. Все, в чем я способен заверить тебя, Эдвард, - мое старание действовать исключительно в твоих интересах. Хотелось бы надеяться, со временем ты это осознаешь, даже если сейчас не получается'.

'Какое отношение к моим интересам имеет разлука с дядей Энтони?' Дыхание Эдварда резко участилось, а тон голоса неожиданно подпрыгнул. 'Это совсем не из-за меня, это из-за вашей к нему ненависти, из-за вашей ни на минуту не прекращавшейся ненависти! Он рассказал мне, рассказал, как долго вы копили злобу против нашей семьи!'

Нашей семьи. Вудвиллов. Черт тебя возьми, Нед, но что бы ты об этом подумал? Покачав головой, Ричард медленно ответил: 'Эдвард, все не так. Не стану отрицать, что мало симпатизирую родне твоей госпожи матушки, не буду тебе лгать. Но они сами вынудили меня действовать в Нортгемптоне. Подобному не следовало происходить. Я не хочу использовать регентство для сведения старых счетов. Твой отец знал, что я никогда на это не пойду, именно здесь причина назначения регентом меня, а не твоего дяди Энтони'.

'Вы утверждаете, что отец доверял вам, но все, что мне известно, - дядя, напротив, относился к вам настороженно! Как и моя матушка! Зачем еще ей скрываться в убежище, до сих пор отказываясь выходить, если она не имеет причины вас опасаться?'

Это стало ударом в гноящуюся рану. Губы Ричарда отвердели, и он резко произнес: 'Опасение не имеет ничего общего с ее чувствами! Они объясняются злым умыслом, чистым и простым!'

Впервые увидев дядю в гневе, Эдвард отпрянул. Ричард сумел взять себя в руки, дорого бы заплатив за возможность взять свои слова обратно, но было, разумеется, уже слишком поздно.

В Вестминстере Ричард провел несколько изнурительных часов, потраченных на рассылку предписаний собирающемуся парламенту. К тому времени, когда его лодка устремилась вниз по течению, уже наступил глубокий вечер. Окрасив линию горизонта пламенеющим золотом, на небе закатилось солнце, однако воздух от жары продолжал тлеть. Отблески заката отражались на воде, обжигая Ричарду кожу и заставляя испарину стекать по его волосам. Вокруг распространялся густой и прогорклый запах реки. На берегу можно было заметить человека, вопреки местным правилам, с брызгами спускающего в Темзу отбросы. Горожане Йорка не менее незнакомца пренебрегали соображениями здоровья, также используя воду в качестве удобного средства сбрасывания отходов. Тем не менее, сейчас это забылось. Ричард угрюмо разглядывал поплывшие за лодкой ошметки, казавшиеся ему характерными для всего, что он обнаружил в Вестминстере отвратительного и неприятного.

До Кросби Плейс удалось добраться в успевшей уже прилипнуть к лопаткам намокшей рубашке и с пульсирующей болью в голове. Предстоял ужин с Джоном Говардом, и Ричард обладал временем только на мытье и смену одежды, поэтому он совершенно не обрадовался, застав ожидающего его возвращения Уилла Гастингса.

Несколько минут он бессвязно распространялся о мелочах, наслаждаясь беседой и мало говоря по существу. Но как только прислуживающие Ричарду люди покинули зал, и мужчины остались наедине, поведение Уилла резко изменилось. Поставив кубок с вином, Гастингс отрезал: 'Вы удивили меня утром, правда, удивили. Один из лучших полководцев, которых мне посчастливилось видеть, вы, однако, запамятовали самое простое правило сражения...Любой ценой прикрывать свои фланги'.

Ричард не нуждался в подобном объяснении, как и не испытывал удовольствия принимать его от Уилла, голосовавшего утром против предъявления обвинения в измене вместе с Мортоном. 'В любом случае, пусть это будет данным вами уроком', - холодно ответил герцог, увидев еле заметный румянец замешательства, разлившийся по лицу и шее Гастингса.

'Дикон, послушайте, говоря между нами, я искренне с вами согласен относительно Вудвиллов. По многим из них плачет веревка. Только не ждите, что я признаюсь в этом на заседании Совета. Наш мальчик-король искренне привязан к своему дяде Вудвиллу, и я не собираюсь закрывать на данную привязанность глаза. Если подобное поведение делает из меня сейчас лицемера...' Он пожал плечами. 'Хорошо, пусть так'.

Искренность Гастингса обезоруживала, высекая из