На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

Любица дрожала, но молчала, словно решительно настроившись не плакать.

 — У тебя был уэбли где-то под рукой, верно? — он старался не кричать слишком громко. Только если они подберутся достаточно близко, он скажет, когда ей его передал. Иначе у нас всё хорошо. На этот раз они достаточно близко?

Войска пробежали мимо с криками, это был панический ужас или воинственный клич, сербский или турецкий — никто не собирался выглядывать, чтобы посмотреть.

Снаряды Ховицера начали падать поблизости. Не шквал, но лучше скрыться.

 —  Как только они настроят направление и расстояние, — сказала она, — нам придется освободить помещение.

 — Думаю, — сказал Риф, — ты имеешь в виду «диапазон и угол направления», дорогая.

— Термин из крикета, — объяснила она. — Миллион лет назад я некоторое время играла за Гертон. Моей тайной мечтой всегда было играть за команду кочевников, словно я — Цыганка...

У них вошло в привычку болтать в таком стиле в минуты опасности. Удавалось ли им хоть на минуту одурачить Любицу — спорный вопрос, но Риф и Яшм были заняты. Взрывы приближались, словно ужасающая поступь невидимого ангела. Снаряды уже были видны, вздымались и падали медленно и скачкообразно в монохроме осени, каждый раз опускались с жестким жужжащим визгом. В конце концов, один приземлился так близко, что весь смертоносный шум того дня собрался и сконцентрировался в доле секунды, Любица изменила свое мнение и расплакалась, высвобождаясь из материнского убежища и выглядывая, что бы там ни было, с криком не страха, а злости. Родители смотрели на нее, застыв в восхищении. Это было за мгновение до того, как они поняли, что пулеметный огонь прекратился. Была еще артиллерия, но уже намного дальше.

— Чего только не бывает, не так ли, — Риф взял Любицу на руки и с выверенной нежностью поцеловал ее в слезящиеся глаза. —  Больше никаких шмелей, дитя.

   Когда снова воцарилась тишина, ему что-то пришло в голову:

  — Вернусь через минуту.

   Он ушел в направлении, откуда стреляли пулеметы.

Любица наморщила лоб, помахала ручкой и с любопытством спросила: «А?».

—  У твоего отца потребности простые, — объяснила Яшмин, — и я не удивилась бы, если — да, смотри, именно то, что я думала. Смотри, что папа несет домой.

  — Чудо, —  сказал Риф. — Целая и невредимая.

Он протянул своеобразно выглядящую винтовку, ствол которой казался намного шире, чем обычно, хотя это оказалась перфорационная колонна для воздушного охлаждения оружия:

— Народ, встречайте ручной пулемет Мадсена. Я о нем достаточно наслышан. В каждой русской кавалерийской дивизии были такие, но они решили от них избавиться на некоторое время, и много пулеметов попало на здешний рынок, особенно —  в Черногории, где они известны как «рексеры». Взгляните. Пятьсот выстрелов в минуту в автоматическом режиме, а когда ствол слишком нагревается...

Он показал дубликат ствола, отвинчивающийся от первого, и заменил его. Кроме того, ему удалось очистить ряд дисковых магазинов на сорок выстрелов каждый.

—   Рада за тебя, конечно, — сказала Яшмин.

 —  О, а вот еще.

Где-то в этих пепельных полях среди трупов и крови, и дыма кордита, и стальных обломков он нашел клочок земли с полевыми цветами и собрал из них букетик. Любица сразу же начала есть свой букет, а Яшм смотрела на Рифа, пока ее глаза не стали слишком мокрыми и она вытерла их рукавом.

  — Спасибо. Нам нужно двигаться дальше.

В течение последующих недель они то и дело ловили себя на том, что испытывают удивление, хотя у них никогда не находилось времени просто сесть и всё это обсудить, словно, когда Киприан был с ними, у них было разрешение, свобода действовать экстраординарно, полученная благодаря пребыванию в мире, приближающем свой конец, это было ближе к свободе самоубийства, чем к свободе неуправляемого духа.

Зима приближалась. Война, что нельзя было предвидеть, была повсюду. Они часто находили убежище в соломенных времянках Каракачани, поскольку эти люди без страны, без родного города, без постоянного места жительства, кочевники Полуострова, которые охраняли их безопасность, делились с ними своей едой, табаком и пространством для сна. Яшмин отдала им кувшины с розовым вареньем, которые упаковала для них Живка, они довезли эти кувшины и чудом не разбили, а в ответ ей подарили деревянное устройство для переноски младенца, которое нужно ремнями привязывать к спине, они несли ребенка по очереди с Рифом, который начал называть Любицу «папуаской». Любица ехала на насесте, словно на наблюдательном посту, привлекая внимание родителей к всадникам, пастушьим овчаркам и овцам, каплям дождя...настойчивый аккомпанемент конной и полевой артиллерии, фланговые атаки, преследование. Наконец они приехали к перевалу Буково и спустились в Охрид, на берег его озера с бледной рябью на ветру, в городской шум красных крыш, акаций и переулков, в котором не было выстрелов, радовал, как тишина. Турецкие дезертиры спали на берегу, посещали мечети, меняли оружие на сигареты.

В Монастире было сорок тысяч Турок, их подготовили немцы под руководством легендарного Лимана фон Зандерса, который планировал отправить своих смертоносных существ в Украину, где пришло время войны с Россией. Устрашающие притязания, искусству массового убийства их обучали Немцы.

 Но теперь Сербы знали, что могут их победить.

Они смотрели на другой берег озера, на черные пики, уже покрывшиеся снегом. В облаках открылась бездна, из которой лился свет вертикальным потоком, раскалываясь на невообразимые оттенки серого, населявшие небо, словно являя дню выбор, который у него редко появлялся.

  — Это Албания, — сказала она.

Киприан велел им держаться подальше от Албании. Все так и делали. Не то чтобы народ здесь уже не был радушным и дружелюбным, как прежде, но на севере происходила некая революция против Турок, Греки завоевали и заняли юг, и большинство стычек были неофициальными, с помощью дальнобойных винтовок.

 — Где-то может быть одна мощеная дорога, но она обязательно приведет нас прямо в гущу битвы.

  — Поглядим. В горах зима, карты нет, все стреляют во всех.

  — Такие дела.

  — Черт, давайте.

 Прежде чем отправиться в путь по берегу озера, словно они приехали сюда на выходные, купили почтовые открытки, иллюстрированные сценами Войны, и почтовые марки с надписями на двух или трех языках, не говоря уже о Турецком алфавите и Кириллице, со временными штампами еще и Латинским шрифтом. На некоторых фотографиях были изображены ужасные сцены резни и расчленения, воспроизведенные не просто в черно-белых тонах, а в различных оттенках зеленого, довольно люминесцентного зеленого, собственно говоря —  воронки от снарядов, мужчины без конечностей в полевых госпиталях, громадные пушки, аэропланы, летящие в общем строю... Они отправили эти открытки, определенно надеясь, что те не дойдут, в Из-ле-Бэн, на Чанкстон-Кресчент, Худому из Габрово и Живке, Фрэнку и Мэйве в США, Киту Траверсу и Оберону Хафкорту в отель «Тарим», Кашгар, Китайский Туркестан.

На южном краю озера они нашли тропинку в Свети-Наум и перешли в Албанию. Движение в обе стороны не прекращалось. Беженцев-магометан изгнали из домов в Албании Греческие захватчики, а остатки Турецких войск, разбитых при Монастире, бежали на юг, пытаясь добраться в крепость Янина, последний форпост Османской империи в Европе и последнее убежище, оставшееся для них здесь, в Эпире. Охранники у ворот, если вообще обращали на кого-то внимание, просто пожимали плечами. Начнем с того, что они больше не могли определенно сказать, кому подчиняются.

Риф, Яшм и Любица попали в театр военных действий, где все стреляли во всех, не всегда по причинам, которые мишени могли бы понять во всех подробностях, но «всё достало» — кажется, единственный мотив, который нужен людям.

Они попали в засаду возле Поградеца, на дороге в Корчу, солдаты нерегулярных войск, не больше шести, по оценкам Рифа, хотя различие между партизанами и разбойниками с большой дороги в данный момент не имело значения.