На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

 —  Закройте ушки этой малышке на минуту, дорогая, ты не возражаешь, если мы немного постреляем для развлечения, —  Риф вставил магазин в винтовку Мадсена и, спрятав всех за какими-то скалами на обочине, пробормотал что-то вроде «Ну наконец-то» и начал стрелять в полуавтоматическом режиме, но вскоре, когда нападавшие начали сыпать пулями и проклятиями, возникла настоятельная потребность дернуть за рычаг переключения возле спусковой скобы, и Риф перешел в область пятисот выстрелов в минуту, и, прежде чем он успел крикнуть что-то на радостях, магазин опустел, ствол даже не нагрелся, и, кем бы они ни были, кажется, их там не было больше.

 — Конечно, у него это получается лучше всего, — пробормотала Яшмин, словно обращаясь к Любице.

Немного дальше на дороге они наткнулись на отряд армии Греков, ехавший, чтобы узнать, что это за скоростную стрельбу они, как им кажется, слышали. С тех пор, как началась война, войска Греков были повсюду на юге Албании, которую они считали Эпиром и который относился к идее Греции более абстрактной, чем любое другое место, в котором могли находиться их дома и семьи. Риф, спрятав винтовку Мадсена подальше, пожал плечами и неопределенно махнул рукой в направлении, в котором ушли партизаны, а вскоре получил пачку сигарет и место в грузовом фургоне аж до Корчи, сейчас пребывавшей под Греческой оккупацией.

Они всю ночь тряслись под размочаленным тентом, проснулись рано утром и снова вышли на дорогу в леденящий предутренний час. Миновав Эрсеку, начали карабкаться на горный хребет Грамоз, лесные буки теряли листья на усиливающемся ветру, зимние пики сияли, безлюдные, как Альпы, по другую сторону которых лежала Греция, где этот хребет был известен под названием Пиндус.

 Когда солнце опустилось, они нашли фермерскую постройку, казавшуюся безлюдной, пока Риф не зашел за каким-то хламом для разведения огня и не нашел Любицу, сидевшую рядом с одной из диких и недружелюбных овчарок, известных в Македонии как шарпланинские овчарки.

Собаки здесь славились тем, что кусали прежде, чем начинали лаять —  Киприан не раз имел возможность в этом убедиться, но вот была Любица, само дружелюбие, говорившая на своем собственном языке, и собака, похожая на лохматого буро-белого медведя с достаточно доброй мордой, слушала ее с огромным интересом. Когда Риф подошел ближе, они оба повернули головы и посмотрели на него вежливо, но, несомненно, предостерегающе, собака подняла брови и щелкнула языком, кто-то еще в дни работы в туннеле говорил Рифу, что на албанском это значит «Нет».

  — Ладно-ладно, — Риф медленно попятился к дверному проему.

Лишь много лет спустя он узнает, что эту собаку звали Ксения и она была близкой подругой Пугнакса, чьи компаньоны-люди, «Друзья Удачи», незримо, но внимательно следили за эвакуацией семьи Рифа с Балкан. В данный момент ее заданием было направлять всех к безопасности, не обнаруживая себя.

Соответственно, на следующий день Риф ушел на разведку, Яшм и Любица окопались в долине, и тут вдруг возник запах дыма, он услышал крики ослов, и следующее, что увидел — тех троих Албанцев, находившихся в более выгодном положении, чем он.

Соответственно, на следующий день Риф ушел на разведку, Яшм и Любица окопались в долине, и тут вдруг возник запах дыма, он услышал крики ослов, и следующее, что увидел - тех троих Албанцев, находившихся в более выгодном положении, чем он.

 — Ну, tungjatjeta, привет, парни, — Риф пытался вспомнить туннельный Албанский, сияя своей обворожительной улыбкой универсального назначения.

Албанцы тоже улыбались.

  —  Я вы**у твою мать, — поприветствовал Рифа первый.

  —  Я вы**у тебя, а потом — твою мать, — сказал второй.

 — Сначала я убью тебя и твою мать, а потом вы**у вас обоих, —  сказал третий.

  — Вы, ребята, всегда такие...дружелюбные, —  сказал Риф. — Как жизнь?

У него на поясе был огромный черногорский Гассер калибра 11 мм, но сейчас, он чувствовал, не время за ним тянуться. У мужчин винтовки Манлихера старой модели и один Грас, все, кажется, отняты у мертвых Греков. Разгорелась небольшая перепалка, насколько понял Риф, относительно того, кто его пристрелит, но никто, кажется, не горел желанием, патронов не хватало, особенно — для Граса, у которого калибр был тоже 11 мм, как у пистолета Рифа, как раз такой они, наверное, искали. Так что перепалка шла между владельцами винтовок Манлихера. Сейчас они искали в грязи подходящие куски соломы, которые можно выхватить. Ближайшим укрытием была канава с откосом на расстоянии десяти ярдов справа от него, но потом Риф заметил там отблеск ствола винтовки, потом — еще несколько.

—  О-о, — сказал он, — похоже, я здесь — человек конченый. Как вы, ребята, говорите, një rosë vdekuri, мертвая утка, верно?

Этим он купил себе полторы минуты амнистии, оказалось, что этого достаточно, потому что голос откуда-то позвал его по имени, а вскоре жилистая фигура неторопливо вышла из-за каменной стены.

  — Рамиз?

 — Vëlla! Брат! — он подбежал к Рифу и обнял его. — Это — Американец, который спас мне жизнь в Швейцарском туннеле!

   Трое стрелков, кажется, были разочарованы.

  — Значит, мы не должны его расстреливать?

 —  Я думал, ты уже в Америке, — сказал Риф.

  — Это — моя семья. Как я могу их бросить?

Как выяснилось, эта деревня была населена беженцами со всей страны, с севера и юга, мишенями кровной мести, которые больше не могли оставаться пленниками в своем доме и решили, что создание комплекса построек размером с деревню станет наилучшим способом получить немного больше пространства, в котором можно перемещаться, по-прежнему почитая Канун Леки Дукаджини. Сообшество, созданное для мщения, временно прекратило существование.

  — Тебе повезло, — сказал Рамиз, —  чужаки обычно не подбираются так близко.

—  Просто искал место, где можно несколько ночей провести в безопасности, — сказал Риф и вкратце рассказал ему о Яшм и Любице.

 —  Ты с ума сошел — забраться сюда, слишком много Греков здесь свободно бродят в горах, — он налил ракии. — Gëzuar, твое здоровье! Приведи их обеих сюда! Здесь много места!

Риф пришел в деревню с Яшм и Любицей, как раз когда пошел снег, и несколько следующих дней их заносило снегом. К тому времени, как они смогли продолжить путешествие, он немного подучился Тосканскому диалекту и научился играть «Джим вместе с Джо» на кларнете —  здесь, кажется, у всех был как минимум один, некоторые мужчины собирались вместе по вечерам после ужина, приносили инструменты, играли на трех- или четырехчастный лад и пили ракию.

 Риф и Яшмин переносили снегопад с товарищеской стойкостью, слишком бесспорной для каждого из них, чтобы считать ее почетной, они редко поворачивались к снегу спиной, высокие, молчаливые, склонившиеся под грузом своего сердца, за их короткую жизнь это стало их долгом, не навязанным, просто возникшим из поворотов их судьбы, долгом защищать — кажется, не только от бурь, потому что позже, на миг найдя приют в Пермети или Гирокастре, оба они вспомнили присутствие сознающей и проницательной силы, и это была не буря, не зима, не обещание чего-то того же самого, только в большем объеме, и кто знает, на какой срок...но что-то еще, что-то злонамеренное и намного более старое, чем земля или любая раса, которая могла пройти по ней в бездумном паломничестве, что-то, что глотало целиком и гадило вечно, что бы ни попало в диапазон его голода.

Риф когда-то имел по всему Колорадо печальную славу самого неудачливого рыбака на запад от Скалистых гор, но в этом путешествии он вез с собой рыболовный крючок от самого Из-ле-Бэна, сейчас он начал его забрасывать и как-то, вопреки всем ожиданиям, ему примерно через день удавалось выловить из одной из рек своего рода форель. Снег шел и прекращался, но когда он прекращался, в основном начинал идти дождь, холодный и жалкий. В редкий день, когда светило солнце, возле города в долине Вьоса, они с Яшм позволили себе на минуту расслабиться, просто постоять и посмотреть.