На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

  —  Эвболл, что за черт, — размахивая пачкой писем.

 — Послушай, отец, — воззвала к нему Молин, — сколько сыновей пишут домой столь же регулярно, как наш?

 — То-то и оно. Тупица! — ругался он. У него, коллекционера марок средней степени одержимости, недовольство сыном переросло из недоумения в почти убийственную ярость. Похоже, юный Эвболл использовал марки Всеамериканского Выпуска 1901 года в память об одноименной Выставке в Баффало, Нью-Йорк, на которой анархист Чолгош убил президента МакКинли. На этих марках были гравированные виньетки новейших видов транспорта — поездов, суден и тому подобного, по ошибке некоторые из одноцентовых, двухцентовых и четырехцентовых марок напечатали с этим изображением в центре, перевернутым вверх ногами.

Тысячу марок с перевернутым изображением «Быстрой озерной навигации», 158 марок «Скоростного экспресса» и 206 «Автомобилей» продали, прежде чем ошибку заметили и ажиотаж среди коллекционеров взвинтил цену до небес, Эвболл, чувствительный к Анархистскому символизму, скупил и припрятал столько марок, сколько смог найти, чтобы клеить их на свои письма.

 — Даже лицом кверху, — кричал Эвболл Старший, — любому дуралею хватило бы ума хранить марки в правильном положении — не погашенными, не трогая оригинальный клей! Ради всего святого — теперь цена на вторичном рынке катится к чертям. Каждый раз, когда ты отправлял одно из этих писем, ты терял сотни, возможно, тысячи долларов.

—  Именно это я имел в виду, сэр. Переворачивание означает отмену. Здесь три машины, ложные идолы капиталистической веры, буквально ниспровергнуты, а также —  косвенная ссылка на расстрел жалкого прихвостня Марка Ханна, этого заклятого врага общественного прогресса...

  —  Я голосовал за МакКинли, черт возьми!

 —  Поскольку ты воистину раскаиваешься, люди в своей мудрости тебя простят.

  — Ррррр!

Уст Старший подбросил письма в воздух, опустился на четвереньки и продолжал кричать на Эвболла, в чью щиколотку он решительно вонзил зубы. Эвболл, изрядно страдая от боли, попытался несколько раз наступить на голову отца, и двое мужчин наполнили гостиную словами, не подходящими для чувствительного читателя, не говоря уж о присутствовавших дамах, которые подобрали юбки и осторожно подошли, чтобы попытаться разнять спорщиков, но вдруг любопытный эдипов спектакль прервал громкий выстрел.

Женщина в простом платье из темно-серой генриэтты вошла в комнату, держа в руке целевой револьвер «ремингтон». Дым от револьвера поднялся к потолку, с которого еще свисали остатки обвалившейся штукатурки, свет падал на них из окна за ее спиной, на мгновение окружив ее ярким облаком. Стрэй, посмотрев вверх, заметила несколько заплат поврежденного потолка и только что появившуюся новую. Усты, отец и сын, прекратили сражение и встали на ноги, в некоторой степени примирившись, не столь друг для друга, сколь для этой дамы-судьи, только что положившей конец их развлечениям.

 — Решила заглянуть, — она спрятала десятидюймовый ствол оружия под кружева надетого на ней муслинового передника.

 —  Как всегда, миссис Траверс, — сказала мама Уст, — мы перед вами в долгу. Пожалуйста, не беспокойтесь насчет потолка, мы в любом случае планировали его переделать.

—  Закончились капсулы B.B., пришлось использовать короткие, 22-й калибр.

—  Вполне приемлемо, я уверена. И раз уж вы здесь, вероятно, вы не прочь взглянуть на гостью нашего дома, мисс Бриггс. Ей может понравиться Китайская Комната, вам не кажется? Эстрелла, дорогая, просите всё, что вам нужно, миссис Траверс — святая, творящая чудеса, этот дом без нее просто превратился бы в хаос.

   Когда они остались наедине, Мэйва сказала:

 —   Мы виделись тогда в Дуранго.

—  Мы с Рифом собирались проведать вас в Теллуриде после рождения малыша, но то одно, то другое...

 — Я достаточно слышала о тебе за эти годы, Эстрелла. Всегда думала, что будущее Рифа связано с одной из этих хористок, всё ближе подбирающихся к Бездне...но вот — ты, молодая леди высокого класса.

 —  Думаю, вы по нему скучаете.

  — Да, но никогда не знаешь, кто появится. Как мой внук?

   У Стрэй были снимки Джесса, всегда носила их с собой в кошельке.

  — О, маленький сердцеед. Если его не ждет судьба Вебба.

  —  Можете взять этот...

  —  О, нет, это...

  —  У меня всегда есть дополнительные.

 —  Хорошо, я вам обязана. Но как он мог уже так вырасти?

— Не напоминайте мне.

 Они уже были в Китайской Комнате, суетились среди портьер, покрывал и шкафов, украшенных различными «китайскими» мотивами.

— Эвболл и Фрэнк, полагаю, иногда ездили вместе.

 — Недавно мы были в Мексике. Фрэнка слегка травмировали, но ничего серьезного.

   Мэйва посмотрела сконфуженно, с надеждой во взгляде.

 — Я знаю, где он был, когда позаботился о том киллере, которого наняли владельцы шахты. Может быть, ты знаешь, нашел ли он второго?

 — Нет, насколько мне известно. Это была скорее драка, в которую мы встряли. Фрэнк упал с лошади. Понадобилось некоторое время на починку.

   Она кивнула:

 — Он в нашей семье терпеливый, —  посмотрела в глаза Стрэй. — Знаю, это — всё, что любой из нас мог бы сделать.

   Стрэй накрыла рукой руку Мэйвы.

—   Кто-нибудь однажды достанет этого Дойса Киндреда, и мистера Вайба — тоже, я бы не удивилась. Люди, несущие зло, рано или поздно приносят его себе.

   Мэйва взяла Стрэй за руку, и они пошли на кухню.

 — Можешь вообразить, как счастлива я была, устроившись работать сюда, в поместье миллионера. Столкнулась с ними в поезде, когда они ехали из Лидвилла. Начала играть с детьми. Забыла, как я по этому скучаю. Потом старушка Молин начала изливать мне душу. Всё про Денвер и про свои тревоги, пороки большого города, школы для детей, стряпню на низкой высоте над уровнем моря, и ей почему-то взбрело в голову, что я во всём этом разбираюсь. Она оказалась хорошей женщиной, достаточно хорошей, иногда слегка капризна. Он тоже ничего, полагаю, как для богача.

Слишком быстро, чтобы их заметить, промелькнули годы, превратившие Мэйву из взвинченной девушки с глазами иностранки в эту спокойную пышку-экономку в зажиточном доме, которая также могла быть на полпути возвращения на восток, с наветренной стороны от искр и копоти поездов, где хранила вытертые от пыли портреты и безделушки, знала, что сколько стоит, в котором часу с точностью до минут проснется каждый из детей Устов (все, кроме одного, возможно, у которого судьба), и куда каждый из членов семьи, вероятно, пошел, когда их нет дома... ... ее когда-то чарующие глаза напоминали полевые цветы, закрывающиеся в конце дня, глазницы становились мягкими, как подушки, наблюдая и охраняя тысячи секретов этих старых Территорий, которые никогда не были заселены, и сколь неизбежно с момента появления первых жителей востока страны здесь предали повседневную жизнь, доставшуюся с таким трудом, ради пригородного покаяния, которому надолго подверглись приезжие. Дети на ее попечении, прежде не видевшие добрую и всегда суетящуюся тетку, представить не могли, что она вернется в Лидвилл воспитывать этих исчадий ада...

 — Мы жили в хижине выше снеговой линии, принесли домой маленькую сосну на то Рождество — дерево, подстрелили белую куропатку вместо индейки. Маленький Риф любил эти сильные порывы ветра, размахивал ручками каждый раз и кричал «Аа!», когда гремело. Позже, когда раздавались взрывы на шахтах, он хмурил бровки, словно спрашивал: «Где молния, где дождь?» Самый дорогой.

Мэйва достала ферротип младенца, Риф в крестильной сорочке, возможно, в матросской шапочке, этот обычный наряд, он был сладким малышом, говорила его мать, хотя тогда ему было три или четыре года, Стрэй не могла не заметить, что у него было уже почти такое же лицо, как сейчас, этот тяжелый взгляд исподлобья, словно он уже составил свое мнение обо всём, еще будучи ребенком.

 —  Думаете, он вернется? —  спросила Мэйва.

Кухня была тусклой и холодной. На мгновение воцарился покой, отец и сын не кружились, все полуденные дела сделаны, Молин прикорнула где-то. Стрэй обняла старушку, Мэйва громко вздохнула без слез и уткнулась лбом в плечо Стрэй. Они простояли так некоторое время, пока где-то в доме не начали раздаваться удары и вопли, день начался снова.