Герой туманной долины - Пола Гарнет
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он закончил быстрее Деллы, выскочил из заполненной влажным паром ванной и включил дребезжащую вытяжку, слишком шумную.
Девушка что-то мурлыкала себе под нос, заправляя выбивающиеся из пучка пряди волос за уши, поливала пожелтевшие цветы на подоконнике, одновременно проверяя, заварился ли чай.
— О, — улыбнулась она, обернувшись, — ну у тебя и ассортимент. — Она указала на чайные упаковки, выстроившиеся на столешнице ровным строем. — Я думала, ты кофеман.
— Только когда голова соображает плохо, — усмехнулся Шеннон в ответ.
— Кажется, она у тебя частенько плохо соображает, — хохотнула девушка, заранее вскинув руки и немо извиняясь за шутку.
— Не кажется, — покачал он головой. — Любовь к чаю от Катарин, — добавил, помедлив. — Она кофе терпеть не могла, предпочитала ромашковые сборы, хотя, глядя на нее, сложно было в это поверить.
Делла обернулась к серванту, примостившемуся в углу кухни, и поджала губы. Шеннон догадывался, что она уже рассмотрела стоящие в рамках черно-белые снимки.
— Она очень яркая, — тихо проговорила девушка и, закончив поливать цветы, сжала в руках пустой стакан, — очень красивая.
Он печально улыбнулся. Делла не сказала «была красивой». Не сказала, потому что берегла того, кто стоял напротив, — если бы сказала «была», в очередной раз напомнила бы, что Шеннон остался один.
— Жуткая оторва, — проговорил он, пытаясь не дрожать от подступивших воспоминаний. — За меня была готова порвать любого.
— Сильная женщина.
— И невыносимо глупая, — сдавленно засмеялся Шеннон, принимая из рук Деллы горячую чашку с чаем. — В хорошем смысле, конечно. Кстати, — он вскинул вверх указательный палец, — неловкая до ужаса, запиналась даже о пустоту.
— Мы бы с ней подружились, — улыбнулась девушка. Она поспешила перевести тему, видя, как серая тень грусти опускается на лицо друга. — Знаешь, я уже отошла от сегодняшнего представления, — сжимая кружку все еще красноватыми от душа пальцами, проговорила она. — Даже, наверное, готова над собой посмеяться.
— Говорят, смех — защитная реакция, — бездумно ляпнул Шеннон, мысленно сжавшись.
— Тогда я в непробиваемой броне, — хохотнула Делла, делая большой глоток. — Чай — сказка!
— Извини за бардак, — выпалил он, присев на край стола, глядя, как девушка по-свойски забралась на столешницу и теперь болтала ногами в воздухе. — У меня не бывает гостей. То есть, конечно, бывает Камерон, но он… — Шеннон поймал себя на мысли, что хочет оправдаться, а получается только хуже, — но он вроде как привык.
— Это я только с виду с иголочки, — расслабленно отмахнулась Делла. — Ты настоящего бардака не видел — у меня дома просто хаос! Этим, конечно, — она сделала притворно виноватое выражение, — гордиться не стоит, но говорю как есть.
Шеннон заулыбался и выдохнул, облегченно опустив плечи.
— Теперь я спокоен, — проговорил он, глядя, как его футболка спадает с левого плеча Деллы и как запросто она возвращает ворот на место.
— Там в папке, — она указала на стол за спиной Шеннона, — рукопись?
Он тяжело сглотнул, улыбка быстро соскользнула с губ.
— Там ерунда, — промямлил он, вновь прячась за кружкой и обжигая язык горячим чаем.
— Я так не считаю, — многозначительно отозвалась девушка, качая головой. — Вдруг захочется узнать мнение со стороны, — намекнула она, опуская глаза.
— Я и сам для себя отличное мнение со стороны, — отозвался Шеннон, только после подумав, насколько грубо это могло прозвучать. — Но, когда буду готов, почитать обязательно дам.
Делла подняла на него глаза, в которых засветился привычный блеск, которые засияли маленькими огоньками надежды и неугасаемого восторга, так часто прячущегося в последнее время.
— Правда?
— Правда. Тебе доверить готов. — Шеннон кивнул. Он говорил правду и эта правда его пугала, пуская по коже мурашки. — Тебе и разве что Камерону. Но, поверь, — он вскинул руки, — там совершенно нечего читать! Разве что три толковые строчки в тридцати страницах пустоты.
— Красиво говоришь, — заметила Делла, двинув бровью. — Значит, пишешь еще лучше.
Он не стал спорить — это было бесполезно. Ему претила и в то же время льстила ее уверенность в его таланте, который она рассмотрела в строчках выложенных и напечатанных статей. Он не хотел эту веру тушить, не хотел заливать этот горящий в ней костер водой — его искры попадали и на самого прозаика, обращались там пламенем свечи, которое с каждым новым упоминанием писательства разгоралось сильнее.
И ему вновь захотелось рассказать ей все — от самого начала пути до момента, когда точка невозврата не просто была достигнута, а осталась позади, у кромки того самого сумрачного леса, той самой туманной долины, в которую он вошел, ничего вокруг не замечая.
— Когда-то я видел в словах спасение, — начал Шеннон, ставя кружку на стол, складывая руки на груди и концентрируя внимание только на мохнатых теплых носках, в которые спрятала ноги Делла Хармон. Он знал: она будет смотреть на него пристально, иногда задумчиво склонять голову к плечу, словно сова, и никогда не перебьет, никогда не остановит.
Он тяжело втянул носом затхлый воздух и обнаружил, что девушка открыла окно — свежесть с улицы наполнила кухню и его собственные мысли.
— Когда-то я видел в словах спасение, но и они в итоге отвернулись — обесцененные и преданные, ушли.
Слова давались с трудом, той глубины, которую Шеннон хотел передать, не несли, но все равно превращались в подступающие слезы и стальным кольцом сжимали горло.
— Я говорил тебе об этом тогда, в театре. Я больше не могу писать. Могу, но пусто, не так, как прежде. Возможно, однажды слова простят меня и надо мной сжалятся, вернутся, но пока для себя я остаюсь никем. По крайней мере не тем Шенноном Парксом, которым был и который сейчас стал всего лишь воспоминанием. Ты говорила, что больше не можешь играть, я понимаю это так, как не поймет, наверное, никто больше. Я даже знаю, почему пустота окружила нас, Делла. Мы — я уж точно! — предали себя и себя же забыли. Я вот забыл нарочно, думая, что смогу поправить то, что в исправлении не нуждалось.
Он шумно выдохнул, краем глаза заметив, как девушка дернула плечом, как снова свалилась с этого плеча футболка, как Делла больше не осмелилась шелохнуться.
— Я оплошал, и моя оплошность стоила мне самого себя. — Шеннон отдался мыслям, которые его подхватили и передали бурному течению, что просило себе покориться. И он покорился, заговорил вслух так, как говорил только мысленно, обращаясь к Катарин. — Так вообще часто бывает, когда предаешь себя. Знаешь, я писал и думал, что достоин большего, но не был достоин даже тех слов, сумбурных и горячих в то время.
Шеннон всплеснул руками и приглушенно, невесело рассмеялся.
