Заслуженный гамаковод России - Алексей Иванников

Но беспокоиться стоило, безусловно, не ему одному: являясь всего лишь яркой и популярной подсадной уткой – привлекающей новых клиентов долгими призывными криками – он не представлял из себя ничего в деле оценки и прогнозирования, чего, безусловно, напавшие просто не знали. Все мы на время затаились и напряглись, усилив охрану на проходной фирмы, хотя и понимая почти полную бессмысленность этого. И опасения полностью оправдались, заставив меня – после всего случившегося – совершить ещё один дикий головоломный кульбит.

До сих пор – как в самом страшном кошмаре – вспоминается мне этот жуткий позорный день, стоивший мне карьеры аналитика, последних остатков веры в человечество и целого набора перебитых переломанных костей. Я не буду демонстрировать вам сейчас до сих пор внятные следы преступления на моём теле, так же как не буду объяснять того, что преступники не были найдены, растворившись на чёрном могучем джипе с ясно видными номерами, оставив меня подыхать в мелком пригородном лесочке. Эти три девятки ясно говорили о неподвластности хозяина машины и заманившей меня в ловушку шикарной ухоженной потаскухи обычным законам и представлениям, так что я просто опишу то, что со мной случилось.

Торопясь как-то на работу, я шёл по хорошо знакомому переулку, спускавшемуся к реке с холма, когда из стоявшей впереди шикарной машины (а там останавливались на прикол только такие!) вышла весьма соблазнительно выглядящая азиатка. Ох уж эти азиатки: я совершенно забыл про их затаённые подлость и коварство, проявляющиеся так неожиданно и исподтишка. Попросив помочь в мелком неотложном деле, она заставила меня заглянуть в машину и наклониться: сидевшие наготове бандиты уже тянули ко мне мохнатые синие лапы, так что я даже не получил шанса выскочить и уйти из западни. Подготовленный заранее наркоз отключил мне сознание, и очнулся я только в лесу, надёжно связанный по рукам и ногам.

Несколько рёбер уже сильно и остро саднили от произведённых с ними операций, но главное дело бандиты приберегли до моего возвращения в этот не самый прекрасный мир. Общение совершалось на двух уровнях: не видимый мне человек со злобными интонациями в приятном бархатном голосе перечислял свои личные потери на фондовом рынке, совершённые якобы под моим легкомысленным влиянием, в то время как два или три мордоворота – особо не прятавшие лиц – окучивали моё тело с головы до пяток. В вину мне ставились потеря яхты, проигрыш некоего завода – обанкроченного за несусветные долги, скрывавшиеся до самого конца преступным руководством – и лишение в результате привычного образа жизни. Злобное желание вытрясти из меня каждую копейку ограничивалось тем, что вытрясать из меня – по его меркам – было практически нечего, так что вся ярость животного обращалась на моё бренное тело. «А можем – если хочешь – и в бетон закатать». Сдержанное ржание вокруг меня подтвердило, что в данном случае не исключался и такой вариант, однако судьба не решилась ставить на мне крест, и к моменту отбытия проигравшегося хозяина жизни и его банды – помимо многочисленных синяков и кровоподтёков – у меня появилось ещё несколько серьёзных переломов.

Взятое с меня обязательство никогда больше не работать финансовым аналитиком – «а иначе мы тебе череп раскроим!» – разорившийся мафиози подтвердил крепким увесистым пинком в незащищённое место, так что ещё какое-то время после отъезда машины я приходил в себя, отлёживаясь и распутывая верёвки. Несмотря на потерю большей части имущества, мафиози явно обладал огромными возможностями, и я никак не мог игнорировать грозное предупреждение. Пытаться же найти его с помощью милиции вряд ли имело смысл: он бы просто откупился, уничтожив потом меня и всех причастных к делу свидетелей, так что, добравшись до города и отлежав полтора месяца в больнице, я быстренько свернул дела в фирме и ушёл на покой, сославшись на последствия полученных травм и повреждений.

Но самое главное моё достояние – моя голова – оставалась в целости и сохранности. Сломанные рёбра, перебитая ключица, перешибленное запястье были лишь частью пробитой защиты перед внешним враждебным миром, который истекал слюной в желании проглотить меня и тихо переварить, но мой мозг, мой ум, мои способности были неподвластны ему. Я больше не имел ничего общего с тем мечтательным юнцом, который когда-то хотел осчастливить мир, но постепенно – через опыт и размышления – пришёл к выводу: осчастливить можно лишь себя и своих близких, доверенных судьбой. После же выхода из больницы – обнаружив полное отсутствие родных и дорогих себе людей – я по-настоящему уже заскучал. Это была настоящая депрессия, не скрашиваемая продолжавшимися более или менее удачными манипуляциями на бирже: я жил на те деньги, которые удавалось намыть на старых хорошо изученных приисках, подторговывая иногда и на валютном рынке. Мысль о диверсификации процесса зарабатывания денег давно беспокоила меня, но лишь расставшись с официальной должностью, я решился попробовать. Совершенно другие возможности – учитывая размер плеча – обещало новое незнакомое занятие, одновременно настораживая и пугая: ведь если незначительное колебание в нужную сторону могло просто озолотить меня, то такой же провал поставил бы крест на целом немаленьком депо, так что для начала я действовал очень осторожно. Прежде чем сделать ставку – загружая лишь десятую часть депо общепринятой здесь сотней плечей – я тщательно отслеживал глобальную ситуацию: здесь уже не годились одни лишь локальные или местные новости. Конфликты государств, упавшие или взлетевшие цены на сырьё или флуктуации ставки рефинансирования – и одна валюта взлетала по отношению к другим, или наоборот грохалась вниз с высокого обрыва. Мизерные обычно колебания превращались в ураган, на периферии которого без особого труда можно было наловить много спелых сочных плодов, если только могучие резкие струи не утягивали ближе к центру, где начинавшаяся болтанка расшвыривала накопленное во все стороны света, и только что обладавший приличными деньгами человек не выплёвывался как пустая мандариновая шкурка. Неоднократно слышанные истории о подобных несчастливцах делали меня максимально осторожным, и только при очевидных явных предпосылках вступал я в игру.

Выжать всю возможную выгоду, довести конкурентов до скоротечного банкротства, подчинить процесс себе: больше я не ставил таких грандиозных планов, ограничиваясь разумными надёжными показателями. Я плыл по вольной реке, не связанный никакими желаниями и обязательствами: как только река изменяла направление, я тотчас же делал соответствующую поправку, подстраиваясь под вновь прокладываемый курс, тянувший почти всегда вверх, к новым вершинам. Лонг с максимальным количеством плечей безусловно оказывался выгоднее тактического временного шорта, ведь если купленная бумага – по тем или иным причинам – неожиданно сползала вниз, то рано или поздно она обязательно возвращалась к прошлым опробованным вершинам, чего никак нельзя было сказать про шорт. Не вовремя зашорченная фишка пригоняла целое стадо лосей, тыкавшихся глупыми доверчивыми мордами в руки и требовавших постоянно новых и новых денег. Проценты капали независимо от того, рабочий был день или выходной, вымывая в депо длинную глубокую борозду, которую могли замазать лишь заметные правильные движения. Я не признавал необходимости переходить время от времени в кэш, сбрасывая все имевшиеся акции: мой метод предполагал плавное перетекание из реализовавших свой временный потенциал в явно недооценённые и находящиеся в преддверии подъёма активы. Какая польза могла состоять в хранении свободных средств на счету, когда они обязаны были совершать кругооборот, принося новые деньги? И здесь я подхожу к самому печальному и трагичному из всего, что довелось пережить мне за уже немаленькую жизнь: к потере депо.

Разве мог предполагать я – пройдя и миновав уже случившиеся трагические события – что когда-нибудь я буду говорить: «это не самое худшее, что было со мною»? Но входя в тот трагический январь с резервуарами, плотно набитыми мелким сурком, мелким же тельцем и прочими сильно недооценёнными фишками, я никак не мог предположить, что наяву встречусь с чем-либо подобным: трагические семь дней вертикального полёта вниз так сильно обкорнали долгие годы собираемое и накапливаемое депо, что в момент отскока практически нечего мне было спасать в упавшем на самое дно пропасти плоде. Из-за случившихся нескольких подряд маржин-коллов лишь жалкая шкурка оставалась от того мощного и сочного плода, что так долго рос и набирался силой на унавоженной чёрной почве, заставляя меня испытывать высокие светлые чувства. Гордость за созданное почти из ничего – державшая меня все последние годы и позволявшая верить в великую судьбу, ещё не до конца давшую о себе знать – получила удар под дых и отбросила копыта в сторону, и проснувшись на восьмой день утром, я сразу осознал: я стал никем.