Заслуженный гамаковод России - Алексей Иванников

И можете даже не сомневаться, что сегодняшняя гостья и триумфатор окажется в первой же партии награждённых: сколько же нужно старания и усилий, чтобы преодолеть все заслоны и преграды, и выбраться наконец в места благоприятнейшие, где уже не тебе будут все приказывать и поучать, а наоборот: это становится уже твоей привилегией, и беда и несчастье тому, кто не поймёт этого и посмеет задеть тебя или унизить: его судьба теперь уже в твоих руках, и от твоей прихоти зависит теперь его дорога: длинный пологий маршрут вниз по наклонной плоскости или же наоборот: долгая спираль вверх к той же самой уединённой и закрытой от посторонних глаз долине.

А что касается системы знаменитостей, то она, безусловно, имеет большой смысл и значение. Ну как же: попадание в когорту – ведь главное, к чему следует всем стремиться и двигаться, вне зависимости от того, чем ты занят: политикой или искусством, наукой или спортом. Ведь тогда все двери и возможности становятся доступными и реальными, и вот кто является уже почти богом на земле: или по крайней мере полномочным представителем высшей силы. И вся жизнь сводится в результате к одному: стремлению попасть в столь привилегированную компанию.

Как вы сказали? Безусловно согласен с вами: это ещё и тяжкая обуза. Потому как не все любят, чтобы в их запачканном белье кто-то посторонний копался: копался с восторгом и наслаждением, издавая при любой самой мизерной находке победный крик, от которого у несчастного исследуемого шли бы мурашки по коже. Тем более что очень часто обнаруженное пятно раздувается до неимоверных размеров, и, присмотревшись к созданному портрету, объект исследования долго не может прийти в себя: не он это, абсолютно точно.

Но помимо минусов, здесь присутствуют безусловно положительные стороны. Ведь тот самый условный рефлекс может иметь и чисто практическое применение. Каким образом? Элементарно. Вы рекламу смотрите? Согласен с вами: я тоже стараюсь как можно меньше её видеть; но иногда просто приходится. А в последние дни – перед самым круизом – как раз можно было видеть классический пример: некая компания юных дарований, как раз входящая в самый пик. Так вот они теперь некие подштанники рекламируют. Которые не то что одеть, а и увидеть на ком-нибудь – не самое приятное зрелище. Однако теперь не сомневайтесь: спустя полгода в таких подштаниках каждый третий щеголять будет. Ну и что, что противно: это мне противно, и вам противно. А вот знающие люди – которые, может, никогда в жизни ничего близкого или подобного не носили и носить не станут – по другому к этому относятся: они на нужную кнопку – шлёп! и у многих сразу желудочный сок – кап-кап-кап! – и теперь половина их них без таких же подштаников жизни представить не в состоянии: тянет их – и всё тут. И – как вы понимаете – не даром всё это делается: вышеупомянутые знаменитости на полученный гонорар целую гору таких туалетов набрать могут: если, разумеется, поддадутся самовнушению и гибельному воздействию, так и истекающему теперь по всем каналам и частотам.

Но встречаются вещи и посерьёзнее: когда из настоящего природного дерьма искусство пытаются сотворить. То есть: наложит некто – именующийся художником – кучу посреди галереи, а другие деятели – называющие себя критиками – данную кучу в качестве шедевра представить пытаются. Что? Вы не верите? А напрасно: в прессе подобное достаточно много освящается, и кое у кого даже сочувственный приём находит: есть такие. Но здесь уж безусловно: никакой коммерции, одно чистое искусство. Потому что в противном случае слишком много художников в один миг может появиться: до того и не подозревавших о своей высокой миссии.

Как? А кто вам сказал, что я против системы знаменитостей? Если достойны того – пускай зарабатывают подобным способом: лично у меня возражений нет, тем более что воздействовать на меня они всё равно не в состоянии: я лишь приму внушаемое к сведению, и не больше того. Другие же меня мало заботят: не собираюсь я думать и решать за них, уж поверьте мне. И если им не хватает мозгов, то моей вины здесь нет: я могу заверить вас, что условия-то у меня – с самого начала – мало отличались от среднестатистических: и если уж отличия и имели место, то не в положительную сторону. Так что всем – чем владею – я обязан себе; а также мамочке и папочке. Но разве я жалуюсь и прошу сострадания к самому себе? Ничего подобного: не требуется мне это: абсолютно. А вот по отношению к человечеству – в совокупности, как к виду Хомо сапиенс – у меня всё же есть некоторые чувства: близкие к жалости. Они ведь глупые и жадные. И ещё больные: и в таком состоянии долго не продержатся. Это я как специалист говорю. И то, при чём мы с вами присутствуем – а ведь это и есть «золотой век»! Неужели вы не поняли? «Золотой век» перед отправкой в небытие. Хотя – может, кто-то и спасётся: может, человечеству удастся построить космический корабль, на котором избранные улетят в поисках нового пристанища и дома. Только вот мы там не окажемся: неужели у вас имеется лишний миллиард долларов в запасе? У меня тоже нет: таких залежей или хотя бы тысячной их части. Так что будем пить и веселиться, пока есть такая возможность. А то неизвестно ещё: что же будет с нами лет через тридцать, или сорок, или пятьдесят. Так что я совершенно не собираюсь дёргаться: какой в этом смысл? И не хочется мне становиться новым спасителем: тошно мне от этого. А перспектива Голгофы приводит меня в полное уныние: не желаю я своей жизнью добывать кому-то постороннему спасение. И вообще: абсолютно бессмысленно и глупо всё это. Они сами выбрали себе судьбу. Я? А что я? Когда разверзнется бездна, и столбы пламени и куски магмы полетят в почерневшее небо, я не буду бегать и суетиться: я выберу холм повыше, с которого можно будет получить наилучший обзор, запасусь едой и жидкостью и с удобствами буду наблюдать последний день Помпеи: как они мечутся и суетятся, орут разинув глотки и пытаются этим уйти от неотвратимого: но где им найти спасение на узком клочке суши: лава уже засыпает покинутые жилища, не давая уйти слабым и бессильным: хотя и здесь находятся мародёры – когда ж их не было? – и хватают куски золота и драгоценные камни, и режут глотки тем, кто – совершенно уже напрасно – пытается сохранить свои богатства в неприкосновенности: но и мародёрам – здоровым и сильным – не всегда удаётся уйти от подземного гнева – их тоже засыпает падающими обломками, и последние стоны из-под слоя пемзы и пепла несутся над разгромленным и погибающим городом: некоторые же пытаются найти спасение на море и выводят набитые людьми суда и лодки на открытый простор, но здесь их ждёт новая угроза, не менее смертельная: набегающие волны цунами хватают жалкие посудины и проносят их обратно до оставленной гавани, чтобы выбросить на опоганенную ими землю и растереть в порошок, и те, кто ещё не успел выбраться из этого ада, оставляют свои жалкие попытки. А что же я? Я покорно сижу и жду своей участи, когда кипящий поток достигнет моего холма и станет заливать его первородным веществом, и когда уже поток будет совсем рядом и только шпили высочайших зданий ещё будут возвышаться над красным кипящим морем – вот тогда я наконец и пущу себе пулю – для надёжности – в висок: последний свидетель ушедшего сгинувшего человечества.

1997