Да – тогда и сейчас - Мэри Бет Кин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пуля угодила в левую челюсть и вышла из глаза, разрушив медиальную стенку и большую часть орбитальной полости. Теперь Фрэнсис знал строение глазницы и надбровной дуги не хуже дороги от дома до «Фуд-Кинга». Врачи объясняли каждый свой шаг с помощью снимков и 3D-моделей, и у него вошло в привычку водить пальцами по лицу, осмысляя эти объяснения, постигая его изменившийся рельеф. В иные дни боль рисовала собственную карту, проводя раскаленной бритвой глубокие борозды от крыльев носа к кончикам ушей.
Врачи советовали разбивать каждое действие на серию мелких жестов. Согни правое колено, вытяни вперед, наступи. Подними левую руку. А теперь правую. Ходить, переворачиваться с боку на бок в постели, подносить к уху телефонную трубку – каждое движение отдавалось в хрупкой конструкции черепа жгучими волнами боли. Чтобы заделать дыру на щеке, пришлось пересадить собственную кожу. На ней даже щетина не росла. Врачи восстанавливали его лицо, будто ремонтировали дом: натягивали проволочную сетку, укрепляли, шпаклевали, красили. Когда в новой скуле началось нагноение, ее пришлось удалить и сделать заново. Левая сторона его тела почти не пострадала, а правая по большей части повторяла движения за левой, но бывали дни, когда ноги начинали заплетаться, не давая толком идти, словно кто-то развел мост, соединяющий полушария мозга, и между правой и левой стороной прекратилось транспортное сообщение. Иногда, лежа в постели, Фрэнсис поворачивал голову в сторону желтого пятна света, по которому проходили медсестры, и видел смутные тени, которые проносились мимо, словно боясь его и спеша скрыться из вида. Почти каждый день после полудня на стене появлялся силуэт курраха – ирландской лодки, но стоило отвернуться и медленно повернуться обратно, и куррах исчезал. Порой за окном возникали человеческие фигуры, даром что палата была на четвертом этаже. Незнакомцы носили черные шляпы и никогда не поворачивались к окну. Кажется, они играли в карты. Как-то раз Фрэнсис весь день чувствовал себя хорошо, а потом наклонился подтянуть сползший носок и потерял сознание от боли: кровь бросилась в лицо, и заживающие швы вспыхнули огнем. Придя в себя на холодном полу, он услышал, как одна медсестра говорит другой, что нашатырь не поможет, поскольку у пациента сильно повреждены органы обоняния. Для Фрэнсиса это было новостью. Теперь он понял, почему тонущие в соусе больничные ужины были одинаковы на вкус и отличались лишь консистенцией, а в палату невесть откуда вплывал запах костра.
Докторам и Лине Фрэнсис рассказывал лишь малую долю того, что наблюдал и чувствовал. Он потерял левый глаз, а непослушным правым видел то, чего не было. Все и так прекрасно это знали, так к чему вдаваться в подробности? Все говорили, что Фрэнсису повезло. Пуля не задела главное его церебральное достояние – мозговой ствол и таламус. Фрэнсис начал говорить почти сразу после того, как его сняли с ИВЛ, – значит, речевые навыки не пострадали. Ему удалили часть черепа и вернули на место, когда отек спал, потом снова удалили, когда возникла инфекция, и опять вернули на место, когда она прошла. Вещи, которые прежде показались бы ему чудовищными, теперь воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Его девочки, когда были поменьше, срывали на лужайке одуванчики, распевая: «Родила мама ребеночка, отвалилась головеночка» – и одним щелчком большого пальца сбивали цветок со стебля.
Устанавливать глазной протез до полного выздоровления было нельзя, и на пустую глазницу наложили тугую повязку, заверив больного, что так правый глаз начнет работать за двоих и окрепнет, но, увидев как-то свое отражение, Фрэнсис думал, что сделано это было из жалости к его родным, друзьям и всем, кому предстояло на него смотреть.
В больничной ванной зеркала не было. Вечером при включенном свете он мог увидеть свое отражение в оконном стекле, но блики от флуоресцентной лампы не давали ничего разглядеть как следует. Когда Фрэнсис наконец рассмотрел свое лицо, – Лина села к нему на кровать и достала из сумочки зеркальце, – то подумал о наспех слепленной глиняной голове, застывшей до того, как ее успели подправить. От верхней части лба до челюсти шла впадина, череп напоминал помятое крыло автомобиля. Кожа была серой, с иссиня-желтыми пятнами. Восстановление шло постепенно, и Фрэнсис догадывался, что сейчас он выглядит куда лучше, чем раньше, что он уже на пути к обретению нормального человеческого облика.
– Не так уж плохо, верно? – мягко проговорила Лина. – Все можно исправить.
С тех пор как все произошло, Фрэнсис почти не видел, чтобы жена плакала, но в тот день она разрыдалась.
– Скажи что-нибудь, – просила Лина, но он не знал, что сказать.
Красавцем Фрэнсис себя никогда не считал. О таких вещах он вообще не задумывался. Но раньше, глядя на собственное отражение, он по крайней мере себя узнавал.
За неделю до выписки его вывели на лестницу и велели подняться на десять ступенек. Каждый шаг по-прежнему отдавался болью в лицевых костях. Лина поддерживала его за локоть, а врач стоял рядом, готовый подхватить, если он оступится. Социальный работник в сотый раз задавал одни и те же вопросы: сколько ступеней в его доме снаружи и внутри, есть ли поручни, как открываются двери, наружу или внутрь. Добравшись до последней ступеньки, Фрэнсис вцепился в перила, перевел дух и постарался унять головокружение, уставившись здоровым глазом в одну точку. Он знал, что Лина была бы рада оставить его в больнице. Говорила, что здесь надежнее. В больнице было отличное оборудование. В палате имелся душ. Медики с утра до вечера следили за его состоянием, мерили температуру и при необходимости давали антибиотики и обезболивающие. В самом начале лечения, когда отек мозга еще не спал, у Фрэнсиса началось сильное воспаление мочевыводящих путей, но из-за притупленных чувств он не ощутил боли. Тревогу забила медсестра, когда проверила катетер и обнаружила кровь в моче.
– Что было бы, случись это дома? – восклицала Лина.
– Страховка это покрывает? – спросил Фрэнсис, как только смог говорить. – Все это?
Лина честно ответила, что понятия не имеет и знать не хочет. О счетах они будут думать, когда он выздоровеет.
Фрэнсис провел три недели в реабилитационном центре, а когда наконец вернулся домой, его продолжали посещать медсестра, физиотерапевт, реабилитолог и логопед. Медики не могли дежурить в доме постоянно, так что Лине часто приходилось тащить мужа на себе в спальню или в ванную. На первом этаже ванной у них не было, и Лина шутила, что наконец-то появился повод сделать ремонт, о котором она мечтала десять лет. А пока она забрасывала руку