Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной - Белла Ахмадулина

БЕССОННИЦА

Было темно. Я вгляделся: лишь это и было.Зримым отсутствием неба я счел бы незримость небес,если бы в них не разверзлась белесая щель, —вялое облако втиснулось в эту ловушку.Значит, светает… Весь черный и в черном, циркачвновь покидает арену для темных кулис.Белому в белом — иные готовы подмостки.

Я ощущал в себе власть приневолить твой слухвнять моей речи и этим твой сон озадачить,мысль обо мне привнести в бессознанье твое, —но предварительно намеревался покинутьэти тяжелые и одноцветные стены.Так я по улицам шел, не избрав направленья,и злодеянье свое совершал добродетельный свет,не почитавший останков погубленной ночи:вот они — там или сям, где лежат, где висят —разъединенной, растерзанной плотью дракона.Лужи у ног моих были багрового цвета.Утренней сырости белые мокрые рукитёрли лицо моё, мысли стирая со лба,и пустота заменила мне бремя рассудка.Освобождённый от помыслов и ощущений,я беспрепятственно вышел из призрачных стенгорода, памяти и моего существа.Небо вернулось, и в небо вернулась вершина —из темноты, из отлучки.При виде менятысячу раз облака изменились в лице.Я был им ровня и вовсе от них не отличен.Пуст и свободен, я облаком шел к облакам,нет, как они, я был движим стороннею волей:нёс мое чучело неизвестный носильщик.Я испугался бессмысленной этой ходьбы:нет ли в ней смысла ухода от бледных ночей,надобных мне для страстей, для надежд и страданий,для созерцанья луны, для терпенья и мук,свет возжигающих в тайных укрытьях души.

Я обернулся на стены всего, что покинул.Там — меня не было, И в небеса посылала,в честь бесконечности, дым заводская труба.

1967

СОН

Земля мерещится иль есть.Что с ней? Она бела от снега.Где ты? Всё остальное есть.Вот ночь — для тьмы, фонарь — для света.

Вот я — для твоего суда,безропотно, бесповоротно.Вот голос твой. Как он сюдаявился, Боже и природа?

Луна, оставшись начеку,циклопов взор втесняет в щёлку.Я в комнату ее влеку,и ты на ней покоишь щёку.

1967

«Бог памяти, Бог забыванья…»

Бог памяти, Бог забыванья!Ожог вчерашнего пыланьязалечен вечностью слепою.И та, чьего лица не помню,была ль, покуда не ушла?

Но всё надеется душа,зияя ящиком Пандоры[158],на повторенья и повторы.

1968

ДО РАЗЛУКИ

Так время пробежало черной кошкойпо закоулкам.И лицо зимыс простыми и суровыми чертамиразмылось в стёклах.Только этот лист сковало льдом…В котором отразитсяво сне ли явленное или наяву —как в зеркале,чтобы шипы воспоминанийне раз отверзли нам глаза души:усталые от дней однообразья,искусственного солнца с лживым блеском,ворованного неба, даже жизни,столь не осмысленной порою до конца.

Блестит сосулька, сладкий зуб зимы.И вздох трубы, и выдох человекас теплом, как в только что убитом звере, —полотнищем трепещут на ветру.И вот, как если б сотню лет спустя,когда всем-всем — от красок и до звуков —перенасыщен дух,я вновь прошувернуть мои права на всё былое.Мне нужно их вернуть,чтоб нас с тобой,едва почуя трещину отхода,не поглотило облако забвеньясвоей зловеще-топкой чернотой.Дай руку мне,горячую обычно и слабую.Дай сердце мне свое,такое же горячее — и строжекоторого не ведал в жизни я!Покуда позволяет нам судьба,давай же не утрачивать доверья —и да прислушается к нам извечный мир,и наши головы на грудь себе положит,и будет он по-прежнему старатьсяхоть в чем-то измениться… но не сможет.

1969

БИЧВИНТА[159]

Эта зелень чрезмерна для яви.Это — сон, разумеется,сон о зеленом…

Ветру не терпится вялую дрёму туманавывести, выволочь, вытолкнуть из сосняка,и туман,как и подобает большому сонному животному,понуро следует за ветром,и потому — все вокруг зеленое:стена, лестница, балкон, скамья и книга —та книга, которая всю ночьвпустую взывала к состраданию,желая разгласить заключенную в ней боль(словно старуха, ощутившая дыхание смерти,столь же острое и важное,как дыхание того, о, того,кто когда-то впервые говорил ей о любви,и вот теперь — к отупевшему лицу,замкнутому, как клетка,которой нечего держать взаперти,изнутри подступила страсть).

Это — сон, разумеется,длинный сон…Шаги по сосновому полу ничем не вредят тишине.Воздух, вобранный птичьей гортанью,вскоре возвращается в виде зеленого свиста,то есть не слышно, а видно,как клюв исторгает зеленую трель,ибо туман забрал себе и присвоил все звуки —в обмен на право прогуливатьсясреди ветвей в зеленых шлепанцах…Изваянная, как жеребенок,закинув голову, нюхает воздух маленькая девочка.

1971

«Шла женщина по белому песку…»

Шла женщина по белому пескуи думала: где в мире бесконечномей дома быть, чтобы рывком беспечнымодежды сбросить и предаться сну?Решила: здесь! — где тысяча мужчинпила вино среди своих владений.У женщины, желавшей сновидений,считаться с этим не было причин.Вселенная была ее уют,где ей угодно быть хозяйкой дома,где нагота блаженна и удобна:вздымает грудь, и туфельки не жмут.Однако как беспечен, как высокбыл подвиг той свободы одинокой:разделась и легла возле глубокойводы морской, затронувшей песок.Так и спала средь блеска и жары.Жил влажный след от моря и до камня.Мужчин неосторожные дыханьятеснились, как воздушные шары.Всё, что кричит, хлопочет, говорит,затихло: в мире не осталось шума.Моряк забыл, как называлась шхуна,рыбак не помышлял о ловле рыб.Спала, щекою к вечности припав,в отваге беззащитной и несмелой,и сон ее лелеял город белый,что камбалой и камфарой пропах.

Морис Поцхишвили[160]