День Благодарения - Илья Витальевич Горячев

– Ну хорошо… – Поляк цедил слова, рассматривая оппонента сверху вниз. – Джок, – бросил он за спину, едва повернув голову, – возьми пару ребят и утопчите землю на заднем дворе, ну всё, как обычно. Пора научить вежливости заезжих гостей с юга.

Длинный, как жердь, байкер тут же засуетился, хлопнул по спинам ещё двоих и все вместе они кубарем выкатились из зала через неприметную дверь, ведущую в подсобные помещения в задней части здания клуба.

На улице уже вовсю готовили импровизированный ринг – обложили блоками из прессованного сена пространство примерно пять на пять ярдов и густо засыпали опилками. Джок и двое его подручных отставили опустевшие вёдра в сторону и граблями разровняли горки опилок, чтобы покрытие стало равномерным. По той скорости и сноровке, с какой они управились, было видно, что кулачной забавой тут никого не удивить.

Гжегош снял жилет и сунул, не глядя, назад кому-то из своих – тот бережно принял и, сложив, повесил на руку. Простую чёрную футболку без рисунка он стянул и бросил на землю, её тут же подняли и отряхнули. Без одежды поляк выглядел ещё более внушительно, словно оживший античный титан, высеченный из камня. Он зашёл в ринг, попрыгал и начал нарезать круги, одновременно разминая руки и плечи. На ключицах у него было вытатуировано – Honor i Ojczyzna[62], между лопатками – трилистник, а на груди болтался массивный деревянный крест, который он бережно снял с бычьей шеи и, поцеловав, так же отдал на хранение. В ответ ему протянули две капы, одну Гжегош сунул себе в рот, а другую небрежно кинул в сторону Олафа, который, чуть присев, поймал её в полёте и, поблагодарив коротким кивком, зажал между зубов. Норвежец переглянулся со своими, что вышли на задний двор сразу же за ним и держались в стороне от остальных галдящих зрителей, подмигнул до крайности напряжённым Клоду и Флеш, которая достала из поясной сумки изящные пластиковые очки и надела их, и, резко выдохнув, решительно перешагнул через бортик из прессованного сена, ступив обеими ногами на ринг. В этот же миг он оказался на земле. Ему показалось, что его сбил товарный поезд. Олаф ощутил привкус соли во рту и потрогал пальцами лицо – зубы были вроде бы целы, но на разбитых губах выступила кровь, пара рубиновых капель упала на опилки и тут же впиталась, окрасив их в тёмно-бурый. Зрители заревели от восторга, а оскалившийся поляк жестами огромных рук, напоминавших ковши экскаватора, добавил им громкости. Он не нападал, снисходительно давал возможность подняться, показывая кривой ухмылкой, что это всего лишь начало. По его театральным движениям, чёрточкам ехидства, проступившим на лице, выражению подсмеивающихся глаз было видно, что он уже предвкушал показательную экзекуцию.

Неожиданно легко Олаф вскочил на ноги. Сокрушительного удара исподтишка он, казалось, не ощутил. Мелькнувшей тенью поляка задело беспокойство – таким ударом он когда-то вырубил молодого бычка на фермерской ярмарке, в те времена, когда эта потеха ещё проводилась.

Противники принялись кружить по рингу. Было видно, что оба осторожничают. Олаф легко ушёл от джеба, блокировал смертоносный хук и в ответ сам тут же нанёс несколько ударов в корпус противника, они вышли молниеносными, и поляк, который не то что не успел закрыться, но даже и не заметил грозившей опасности, был несколько обескуражен – он давным-давно отвык ощущать чужие удары, уколы боли были привычны лишь разбитым костяшкам огромных кулаков. Надменное выражение на его лице уступило место жёсткой решительности, он, наконец, понял, что перед ним достойный соперник, с которым, может быть, даже придётся серьёзно повозиться. Такие ему давненько не попадались, Гжегош даже улыбнулся, подумав об этом, а в остекленевшем взгляде холодных глубоких глаз мелькнуло что-то вроде признания. Он снова пошёл в атаку, габариты позволяли ему наносить удары, оставаясь вне зоны досягаемости – его руки были длиннее дюймов на пять. От пары его сокрушительных ударов норвежец легко увернулся, не сделав даже попытки контратаковать. Это сначала удивило, а потом взбесило Грабовски, он с удвоенной энергией устремился вперёд, обрушив яростный град ударов на голову противника.

Олаф с самого начала боя оценил эффект химии. Он уже с десяток раз мог легко закончить бой, не ощущал усталости, при этом полностью контролировал своё тело, а мозг работал, как боевой компьютер, выдавая в секунду по несколько комбинаций и связок, которые гарантированно отправили бы в нокаут гигантского поляка, но победа должна была выглядеть тяжёлой, а проигрыш Грабовски достойным, поэтому Олаф продолжал изображать, что ищет бреши в обороне противника, но никак не может найти. Ответный натиск напоминал шквал, он был тотальным, но на редкость безыскусным – пара-тройка одних и тех же ударов в разной последовательности – Олафу не представляло сложности его сдерживать. Они кружили по рингу, выискивая слабые места друг у друга, обменивались ударами, от которых закрывались и уходили, пару раз локти поляка с убийственной скоростью мелькали в полудюйме от головы Олафа. Нависавший над рингом гигант уже задыхался, он привык к коротким схваткам и быстрым победам, а сейчас его лёгкие горели и вздымались, как кузнечные мехи – огромному телу не хватало кислорода, сердце выдавало предельные две сотни ударов в минуту, а пот ручьями заливал глаза. Ему всё тяжелее становилось держать руки поднятыми и блокировать удары, он двигался всё медленнее, в то время, как у его оппонента дыхание даже не сбилось. Ещё через пару минут такой пляски Олаф почувствовал, что и он начинает ощущать усталость, действие боевого допинга заканчивалось, а значит, пора было завершить этот и так уже затянувшийся бой, тем более что противник совсем уже выдохся и непонятно вообще, как он стоит на ногах и всё ещё держит руки.

Норвежец как будто случайно раскрылся, опустив на мгновение кулаки и чуть приподняв подбородок, в который тут же, будто пушечное ядро, полетел кулак Грабовски.

«Небывалая прыть для абсолютно выдохшегося бойца!» – мелькнуло в голове Олафа, когда он молниеносно повернул корпус на девяносто градусов, пропуская удар противника в дюйме от лица, присел, поднырнув под его руку, и нанёс сокрушительный удар снизу в челюсть. Громадная голова поляка запрокинулась назад, он пошатнулся, руки повисли плетьми, а плечи опустились. Сперва показалось, что он устоит, но тут его ноги-тумбы подломились, и он тяжело рухнул на землю спиной назад. Вздох разочарования прокатился по зрителям, а пятёрка из Оакливилля сдержала свою бурную радость, чтобы ненароком не спровоцировать местных, уже бросавших косые взгляды в поисках тех, на ком