Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

пролегал из Германии, с началом войны став окном возможностей для нанесения вреда всей нации. Как следствие, в 1916-м торговля наркотиками широкого спектра, от марихуаны и кодеина до героина, была строго регламентирована. Отныне они отпускались лишь по рецепту, а за продажу подобных препаратов в тылу дилер мог загреметь в тюрьму на полгода[271].

Для Франции начало Первой мировой тоже совпало со своего рода «сухим законом» — запретом абсента (16 августа 1914 года). Правительство считало, что его распитие ослабляет население и его волю к победе. Несмотря на это, уже с сентября в рацион пуалю вошел пинар — недорогое красное вино. Норма на человека равнялась примерно 0,5 литра, хотя и колебалась в зависимости от ситуации с материальным обеспечением. На фронте также были распространены и пиво, и сидр, и коньяк, и другие сорта вина, однако пинар удерживал пальму первенства по популярности. Более того, дешевое по меркам законодателей вкуса винцо умудрялись сдабривать коньяком, а иногда хлороформом — для пущего успокоения нервов и притупления боли. Третья республика призывала граждан беречь пинар для своих защитников. Снабжение фронта вином являлось делом государственной важности!

Слухи об этом добирались даже до австралийской прессы, сообщавшей весной 1917-го: «Правительство Франции в 1916 году реквизировало 88 миллионов полулитровых бутылок вина… Франция не считает вино алкогольным напитком и ей, конечно же, виднее!»[272] Правда, мобилизация виноделия такого размаха, коего сам Дионис не постыдился бы, оказалась с привкусом горечи. Великая война испепелила большую часть роскошных виноградников, восхищавших еще папу Урбана II, благословившего Первый крестовый поход.

Итальянским фронтовикам вино и граппа полагались ежедневно. Хотя явно не от их избытка солдатам случалось самостоятельно добывать спиртное в прифронтовой полосе, приносить товарищам не больше половины графина, а затем терзаться сомнениями: стоит ли рисковать жизнью, чтобы достать еще? По крайней мере, порция алкоголя выдавалась солдатам короля перед атакой, а также в дождливую погоду. Иногда вместо марсалы приходилось согреваться кофе[273].

Немецкие солдаты где-то в Аргонах позируют фотографу, а заодно в кадр угодила и бутылка вина. Судя по надписи на щите, воины справляют Троицын день

Ранее уже упоминалось, что у немцев водился шнапс. В Германии с началом войны производство алкоголя было снижено до 40 % от средней выработки. Продажу спиртного ограничили, а в некоторых городах и вовсе запретили. Эти меры не афишировались в прессе, зато печать стран Антанты не пропускала ни единого преступления бошей[274], начиная со вторжения в Бельгию. Там немецкие солдаты будто бы первым делом устремились в винные погреба и хлебали вино, точно пиво. В Кампенхауте[275] вечером 14 или 15 (1 или 2) августа трое кавалеристов ворвались в дом торговца шампанским и потребовали выпивки. Чуть позже к ним присоединились еще несколько офицеров и солдат. Продолжая кутить, немцы пригласили к столу хозяина с супругой. Затем один из пьяных офицеров застрелил женщину и заставил мужа рыть для нее могилу в саду. «Я не могу сказать, за что он убил госпожу, — вспоминал камердинер злосчастного дома. — Сделавший это офицер все время пел…»[276]. Le Figaro опубликовала письмо кайзеровского солдата, взятого шотландским хайлендером в плен. «У нас здесь много вина, мы пьем его как воду», — говорилось там, наряду с описанием грабежей, краж женского белья и даже его ношения на себе. Вероятно, антинемецкая пропаганда сгущала краски. Если верить тем же газетам, британские бойцы во время маршей через виноградники скромно просили у владельцев чашечку чая. Но, например, Эрнст Юнгер весьма ценил алкоголь. В 1914 году он нахваливал розоватый шнапс, отдающий спиртом, — лучший напиток для промозглой погоды, а в 1916-м так набрался вином, что свалился в кратер от разорвавшегося снаряда, швырялся гранатами и напоролся рукой на зазубренную челюсть «одного из наших славных капканов»[277]. Много лет спустя Юнгер станет неспешно потягивать алкоголь с видом на воздушную бомбардировку Парижа, а после Второй мировой — экспериментировать с ЛСД.

В начале января 1916 года лейтенант резерва в письме благодарил своего преподавателя за рождественскую посылку и заодно хвастался, что на вечеринке у них пиво лилось рекой[278]. Правда, в дальнейшем становилось все меньше возможностей пьянствовать вволю. Морская блокада Германии делала дефицитными важнейшие ингредиенты — картофель, ячмень и сахар. Производители коньяка вырывают пищу из уст голодных детей, — такова была позиция Берлина. Когда во время «Весеннего наступления» 1918 года немецкие войска дорвались до продовольственных и винных складов, это серьезно снизило порыв и замедлило продвижение ряда частей. Второго шанса неприятелю Антанта уже не даст.

Наконец, турки не жаловали спиртного, однако союз с Германией иногда оборачивался для них курьезами вроде рекламного плаката Asbach Cognac. На нем бравый немецкий моряк и османский офицер поднимали фужеры с коньяком[279]. Видимо, за победу.

От «сухого закона» — к «наркомовским ста граммам»

Явился ли «сухой закон» 1914 года благом для России? Да, в краткосрочной перспективе уж точно. Люди стали меньше пить, у них начало водиться больше денег, улучшились бытовые условия жизни, проще было вести хозяйство и т. д.[280] Эта арифметика проста и непредвзята.

Ставший следствием начала войны «сухой закон» прошел суровый открытый бета-тест: ведь именно призыв на войну повлек за собой массовые нарушения закона и порядка, в большинстве своем — по пьяной лавочке. После вступления закона в силу Департамент полиции не только вычислял бутлегеров, но и следил за настроениями в обществе — тем, как представители различных слоев общества расценивают эту меру. Опубликованные сегодня материалы перлюстрации свидетельствуют — если в 1915 году корреспондент упоминал о запрете спиртного, то, как правило, с одобрением: «За семь месяцев трезвости деревня словно переродилась…», «Отсутствие водки — огромная вещь и очень утешительная…», «Запрещение водки сделало чудеса…»[281]. Правда, одни лишь эти сведения не позволяют изобразить полную и подробную картину «сухого закона». Здесь не учитываются ни пьяные гулянья на проводах по всей империи, ни торговля из-под полы тошнотворными алкогольными суррогатами.

Более того, кое-где в глубинке высочайший запрет оборота и употребления спиртного сорвал ведущуюся духовенством борьбу с зеленым змием. Это звучит парадоксально, но таковы факты. Например, в начале Первой мировой в Тобольской епархии действовало 25 обществ трезвости численностью от 16 до 712 участников в каждом. Однако с введением «сухого закона» большинство из них забросили общества, да и сами организаторы махнули рукой на свои старания. Тобольский архиепископ Варнава в проповедях обличал «винокуров», но