Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

«— Сколько же раз тебя за изготовление ханжи привлекали?

— И не сосчитать. Много раз! Потому что ханжа уж очень привлекательна».

Карикатура времен Первой мировой, высмеивающая изготовление контрафактного спиртного

10 (23) августа циркуляр, адресованный управляющим акцизными сборами, повысил их размеры с вина, спирта и пивоварения[225]. Тогда же употребление спиртного было строжайше запрещено и в армии. Ну, а дюжину дней спустя «Государь Император, 22-го сего Августа, Высочайше повелеть соизволил: существующее воспрещение продажи спирта, вина и водочных изделий для местного потребления в Империи продолжить впредь до окончания военного времени».

Закрывшись, ренсковые подвалы и трактиры уже не открылись вновь. Буфетчики взывали к губернаторам, а получив отказ, многие из них принимались торговать спиртным из-под полы. Изобличенных в этом ждали штраф в 3000 рублей или три месяца за решеткой, причем дельцы нередко соглашались отправиться в узилище, а не лишиться чистогана. Своеобразными рекордсменами стали бутлегеры в Кронштадте, о которых Департаменту полиции стало известно от осведомителя уже 25 июля (7 августа) 1914 года: «На Песочной и Чеботаревой улицах в казенных винных лавках производится тайная продажа водки, чин сыскного отделения, наблюдающий за этим участком, подкуплен»[226]. Помимо спекуляции, негативным следствием «сухого закона» стал резкий рост спроса на спиртосодержащие жидкости, прежде всего — денатурат и политуру.

Их употребление могло серьезно отравить, ослепить и даже убить человека. Многих этот риск не смущал, пьяницы с фантазией же пытались подстраховаться: «Процеживали денатурат через горячий черный хлеб, обрезав у него корки, потом кипятили его в самоваре с гвоздикой, корицей, луком или с лимонной кислотой. Часто бутылку денатурата смешивали с двумя бутылками воды и пили». В Ставропольской губернии рецепты самопальных напитков — кишмишовки, варенки, браги, фруктового вина и разнообразных настоек — даже умудрялись печатать в газетах. Как результат, к 1915 году там стало производиться больше самогона, чем до войны[227]. В Пензенской губернии повышенным спросом стал пользоваться квас. Его варили из смывки с пчелиной вощины, сдабривали табачным отваром и перцем для пущей крепости[228]. На каждую хитрую выдумку власть вводила новые ограничения, иной раз доходившие до абсурда. С врачей брались объяснительные об использовании ими этанола, а в августе 1916 года в Тамбове за торговлю муравьиным спиртом поплатился аптекарь Я. С. Бессмертный[229].

Распитие даже яда сближало людей, притом иногда причудливым для них самих образом. В Старицком уезде прифронтовой Тверской губернии в марте 1915 года в полицию угодил крестьянин П. Шевяков. Образцовый семьянин, кустарь-горшечник, он был сбит с толку «двумя неизвестными солдатиками». Прохожий предложил сообразить на троих, собутыльники набулькали спирта ему в стакан и плеснули туда же кваса. Выпив, Шевяков забыл себя — характерное последствие употребления денатурата. В январе же в Твери городовые замели австрийского военнопленного по фамилии Корежь и русского рабочего Бурова. Они вместе пустились на поиски выпивки и в итоге допьяна напились того же денатурата. Однако, и это важно подчеркнуть, за два (1914–1915) года ни один солдат или ратник во всей губернии не был задержан хмельным[230].

В то же время в Русской императорской армии периода мобилизации «сухой закон» слабо способствовал укреплению воинской дисциплины. Это видно из воспоминаний Д. П. Оськина, вынужденного стрелять в воздух, чтобы построить пьяных резервистов[231]. Профессор Френкель описывал «бешеный экстаз разрушения», охвативший призванных из запаса немолодых солдат во время постоя в здании школы. Причиной этого стало распитие ими спиртного, обнаруженного в оставленных немецких квартирах[232]. Позднее в Сольдау как нижние чины, так и офицеры были вынуждены утолять алкоголем жажду ввиду полного отсутствия воды в городе. Как следствие, однажды пьяных солдат даже не удалось собрать на вечернюю молитву.

Ротмистр Литтауэр в своих мемуарах живописно изобразил командира 1-го эскадрона своего полка Петрякевича, который в ответственный период вторжения в Восточную Пруссию всегда был навеселе и не расставался с водочной флягой. Выпить с ним был не прочь и полковник В. Ф. Рот, замещавший должность командира Сумского гусарского полка. «Как-то полк сражался рядом с чьим-то поместьем… на веранде накрыли стол для офицеров двух резервных полков. <…> Рот, сидя во главе стола, развлекал офицеров историями. Под разрывы шрапнели было выпито немало вина... — свидетельствует ротмистр Литтауэр, признаваясь далее, — с каждым днем все труднее и труднее было купить водку. Но через полкового врача или ветеринара мы всегда могли выписать рецепт на получение чистого спирта для медицинских целей. Из спирта мы научились делать отличную водку…»[233].

Увы, неумеренные возлияния не были чем-то из ряда вон выходящим для офицерской среды. Такое положение вещей поддерживалось и войсковыми праздниками, число которых в предвоенные годы доходило до 214[234]. Генерал М. В. Грулев не случайно называл их закоренелой язвой, внедрившейся в армейский быт под видом преемственности традиций[235]. На передовой дела обстояли иначе — как минимум в силу постоянного риска для жизни. Однако и там память о праздниках, сближавших военных, не спешила улетучиваться.

Вот свидетельство одного из них, офицера 3-го батальона 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка штабс-капитана А. П. Степанова, о совершенном подвиге и оказанной страждущему помощи: «Сзади нас, раненый в обе ноги, лежал командир 1-й роты [в действительности — командир 2-го батальона] Грузинского полка капитан Шаламов, известный Кавказу как виртуоз лезгинки. Все меры, принятые Грузинским полком вынести его с поля боя, были безрезультатными. Несколько человек санитаров было убито. Это было слишком близко от окопов противника; он нас бил на выбор, как куропаток. Вскоре мне передали, что капитан Шаламов истекает кровью, слабеет, замерзает… и просит дать ему коньяку. Столько раз и столько лет мы встречали, как родные братья, полковые праздники, всегда неизменно вместе и выпивали море вина. Неужели это было одно лишь пьянство? Сомнений никаких!.. и я ползу к нему змеей.

Аккуратно прикрытый буркой, бледный, истекающий кровью, лежит с перебитыми ногами Шаламов. Он просит меня быть возможно осторожнее, дабы не привлечь внимания немцев. Исполняю его просьбу и наливаю ему рюмку коньяку. “Умирать буду, тебя не забуду! Ты спас мне жизнь!” — сказал мне глубоко взволнованный Шаламов. Я дал ему еще одну рюмку и пополз обратно…»[236].

Как вспоминал генерал А. А. Свечин, алкоголь предоставлялся офицерам его полка в минимальных дозах и в исключительных случаях. В декабре 1914 года вспышки заболеваемости кишечными инфекциями в действующей армии привели к послаблению «сухого закона»: нижним чинам 2-й армии