Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

их число только неуклонно росло. «За три дня, необходимые для получения самогона, самогонщик получал 30 рублей чистого дохода при “замесе” 5 пудов ржаной муки и 60 рублей при “замесе” 10 пудов, — пишет историк П. В. Белоус. — Таким образом, в месяц производство алкоголя могло приносить до 600 рублей — тогда как, например, на сенокосе крестьянин зарабатывал за тот же месяц лишь 30…»[282]. Впрочем, порой и священнослужители угощались вином — взять хотя бы Вятскую губернию. «Диакон же, кичась своим голосом, нарочно перед обедней выпивал по целой бутылке за каждую литургию», — гласит свидетельство прихожанина. Сохранились и имена с фамилиями некоторых из озорных батюшек. Отец Александр (Ремов) вел службу хмельным, заводил «неуместные разговора у алтаря и буйствовал». Еще один священник, настоятель прихода в селе Гидаево П. Петропавловский, напился допьяна и избил прихожанина крестом. Конечно, судить по этим выходкам обо всех священнослужителях той поры было бы несправедливо. Приведенные примеры, извлеченные из архивов, и тогда считались явлениями из ряда вон. В той же Вятской епархии самим батюшкам не реже доводилось хлебнуть горя от пьяных бесчинств. В ночь на Пасху 1915 года крестьянин деревни Мальцевской Ф. В. Вотинцев с приятелями заявились домой к отцу Николаю (Гордееву) «и вели себя весьма непристойно — грызли орехи и подсолнечное семя, скорлупы которых кидали на пол». Священник дважды попросил обнаглевших парней — Вотинцеву был 21 год от роду — перестать сорить в его квартире. Те сочли себя оскорбленными до крайности, главный баламут оборвал электропроводку у жилища о. Николая и затем разгуливал с ней по деревне[283].

Возможно, в мирных условиях поступательное ограничение оборота и потребления спиртного дало бы более зрелые и долговечные плоды, тем более что эти показатели в пореформенной России и так медленно, но верно снижались. Только стали бы вообще приниматься такие меры, не окажись Россия на пороге войны? Пожалуй, это вопрос из разряда философских. Зато отнюдь не метафизическим во время Первой мировой стало одно из следствий «сухого закона», демонстрирующее, что он все-таки работал. У населения, главным образом на селе, действительно откладывались уходившие прежде на вино деньги. Кто-то наверняка прятал их в кубышку, а вот желавших тряхнуть мошной и, например, одарить жену или невесту новым красивым платком могло ожидать разочарование. Спрос не встречал обильного предложения, текстильная индустрия в империи клонилась к упадку с начала 1915 года: ей было бы выполнить хотя бы военные заказы в полном объеме. Нехватка туркестанского хлопка, а паче того красильных веществ неизбежно вели к вздорожанию текстильных изделий[284]. Впрочем, это лишь частный пример функционирования промышленности, на ⅔ обслуживающей войну. В конце концов, от отсутствия платка на голове никто еще не умер голодной смертью. Однако был момент и гораздо серьезнее: «сухой закон» помог русскому крестьянину сэкономить «рупь» и хлеб, но не объяснил, в честь чего бы ему продавать государству излишки зерна за «рупь», к тому же поедавшийся инфляцией, — вплоть до начала запоздалой продразверстки.

В Русской императорской армии запрет на алкоголь не был фикцией. Однако его сколь угодно строгие положения порой компенсировались необязательностью следования им или уступками обстоятельствам. Полковник Пестржецкий, тот самый находчивый офицер, что наладил выпечку хлеба в австрийском имении, вспоминал: «Могу с уверенностью сказать, что без этой удачной находки и устройства хлебопечения в отряде неминуемо должна была развиться дизентерия, хотя я, пользуясь правом начальника отряда, находившегося в отделе от своей дивизии, разрешил выдачу водки, которая выкуривалась здесь во всех имениях и даже у крестьян из фруктов, преимущественно из слив, и стоила гроши, но за это все же получил замечание и едва отделался от денежного начета»[285].

И самое главное: на всех фронтах в мире в 1914–1918 годах пили не от хорошей жизни. Тысячам опьяненных кровью даже самое крепкое пойло казалось ключевой водицей, что остудит голову и смоет с застывшего сердца тоскливые чернила воспоминаний. Нередко они проливались прямиком на бумагу.

«Словом мы е…м нужду только Сабуров сволочь испортил мне своим языком отпуск, и ротный на меня теперь дуется, но я на него х…й положил. Завтра едем в город гулять пьем одеколон и пиво» (Письмо из 79-го пехотного Куринского полка некоему Плахотникову Фадею Акимовичу в 7-ю палату 2-го земского лазарета в Самаре, не позднее 12 (25) марта 1916 года).

«Купили бутылку спирту за 10 рублей, напились вдвоем и потосковали» (Письмо из действующей армии некоему Стремоку в местечке Черчь, не позднее 20 марта (2 апреля) 1916 года).

«Уведомляю вас, что в данный момент я пьян как свинья. Приехал человек и привез водки» (Письмо из неизвестной части некоему А. Месселю в Одессе в декабре 1916 года).

«…Не серчайте на меня, что я плохо пишу, бо я очень пишу в пьяном виде, так что можно сказать, что не знал, что писать» (Письмо из 16-й роты 2-го гренадерского Ростовского полка некоему Ивану Рабюку в Бердичеве, не позднее 15 (28) марта 1917 года)[286].

Но алкоголь не даровал им облегчения, либо оно было мнимым — впрочем, как и всегда.

Большевикам после прихода к власти пришлось отказаться от первоначальной идеи продать колоссальные запасы вина и спирта за границу, но они следовали политике «диктатуры трезвости» и в Красной армии, и в тылу. С мая 1918 года самогонщики объявлялись врагами народа, подпольное производство алкоголя каралось лишением свободы на срок до 10 лет с конфискацией имущества. Смысл столь суровых мер был прост: в стране и без того лютовал голод, чтобы переводить драгоценное зерно в водку. Обратной стороной медали стала острая нехватка спирта в России. Осенью 1918 года по всей стране набиралось всего 3,5 миллиона ведер сорокаградусной. Вот только теперь, лишившись кавказских нефтяных месторождений, советская власть нуждалась в спирте как в жидком топливе — генерал Секретев был прозорлив. 19 декабря 1919 года Совет народных комиссаров принял постановление «О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих средств». До окончания Гражданской войны все производство спирта в Советской России было национализировано[287]. Пить его, разумеется, не перестали, а потребностью в spiritus vini как горючем охотно пользовались, свидетельством чему служит телеграмма полномочного представителя правительства при Американской администрации помощи Мартина Карклина, отправленная 2 марта 1922 года уполномоченному по делам иностранных организаций Князеву в Бузулук: «Ваше требование на семь ведер денатурата спирта для нужд машин Общества Квакеров удовлетворено быть не может зпт всякое обращение по этому поводу в