Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Коцонис Янни

Согласно этой концепции, «крестьянин» в качестве культурной категории был совершенно правильно и закономерно помещен в рамки обособленного сословия для защиты его от самого себя и других посредством благожелательного надзора. Кооперативы (как отвечал один из ораторов Петропавлову) предполагают скорее взаимодействие обособленных сословий, чем отрицание юридических и культурных различий: покуда сословия существуют, нельзя отказываться от принадлежности к ним, а право надзора и круговая порука в кооперативах и далее будут оставаться их неизменным и постоянным достоинством[173].

На Первом Всероссийском кооперативном съезде в 1908 г. горячие дебаты по данным вопросам продолжились в расширенном составе: к инспекторам присоединились земские деятели, теоретики кооперативного дела и агрономы. На заседании Кредитной секции съезда инспекторы И.А. Бондарев и Г.А. Вацуро взялись категорически утверждать, что если крестьянам позволят закладывать свои земельные участки и рабочий инвентарь, то это даст кредитным организациям возможность увеличить количество и размеры ссуд кооперативам, а последним — увеличить объем ссуд, выдаваемых своим членам. Товарищ министра торговли и промышленности С.В. Бородаевский назвал это предложение «бесполезным». По его словам, крестьяне просто не могут на равных вести дела с кредиторами со стороны, поскольку они привыкли к своей общине, крестьянским сословным судам и обычному праву; это неминуемо приведет к быстрой потере ими всего имущества в первых же опрометчивых операциях. Другой оратор возразил, что любые изменения в законах, запрещающих отчуждение крестьянских владений, сразу оставят крестьян без земли, а в случае с движимым имуществом — без одежды. Еще один делегат съезда добавил, что, если даже кооперативные деятели договорятся между собой и убедят правительство в своей правоте, они все равно будут полностью зависеть от местной администрации при осуществлении ареста и конфискации крестьянского имущества, а представители властей от волостного старшины до губернатора откажутся принимать участие в деле, которое они считают аморальным. В результате секция отвергла предложение, внесенное вначале двумя либеральными инспекторами, минимальным большинством голосов (41 «за» и 44 «против»). Когда некоторые делегаты снова подняли данный вопрос на общем заседании съезда, большинство проголосовало за то, чтобы просить правительство позволить им активнее применять на практике обеспеченные ссуды, но при этом использовать в качестве залога «всякого рода хозяйственный инвентарь», а недвижимость оставить в покое[174].

Бытует мнение, что противниками столыпинской земельной реформы, и особенно частной собственности, были в основном социалисты и народники. Однако нельзя не учитывать целый ряд других лиц, которые не менее резко выступали против реформы отношений собственности, — в данном случае министров, правительственных чиновников и государственных агентов на местах, — а также всей сложности аргументов, пущенных в дело заинтересованными сторонами. Как заметил в 1913 г. экономист С.Д. Меркулов, среди сторонников того взгляда, что земля должна минимально затрагиваться системой ипотечного кредита, можно увидеть далеко не только народников, но и вполне объективных и осторожных в суждениях экономистов[175]. Как станет видно ниже в Главе 4, даже профессиональные агрономы и мелиораторы, принятые на работу центральной и местными властями (которых из-за их недоверчивого отношения к частной собственности можно было бы заподозрить в «народничестве»), раскололись по поводу данного вопроса и в спорах обнаружили удивительно сложные способы аргументации как за, так и против этих преобразований. И даже специалисты, нанятые именно для осуществления государственной земельной реформы, открыто заявляли, что индивидуализация явно «неосуществима» и «фактически невозможна».

Центральным предметом спора было политическое и социальное значение собственности; в сопутствующих дискуссиях о кредите основным был вопрос, какой образ социального устройства будет поддержан правительственными расходами и усилиями кредитной системы. Из-за отсутствия реформы отношений собственности ссуды для крестьян и капиталы для сельского хозяйства должны были вылиться во взаимодействие двух культур: одна обеспечивает приток денег и неослабный надзор сверху, а другая неустанно поглощает деньги посредством специфических крестьянских институтов и практик. Альтернативой этому было доведение соучастия крестьянства в частнособственнических отношениях до логического завершения путем разрешения ипотечного кредитования и залога недвижимости (с предоставлением государству исключительного права оформить эту систему по своему усмотрению), что, по крайней мере, побудило бы крестьян к участию в новом социально-экономическом устройстве общества.

Нет сомнения в том, что защитники такой реформы понимали собственность скорее как форму прямого воздействия на «отсталых» землепашцев, чем как нейтральное средство или символ окончательного освобождения и независимости крестьянства[176]. Характерно, что реформаторы, как правило, призывали дать крестьянам право «личной», а не «частной» собственности, подразумевая под этим нечто явно меньшее, чем полную гражданскую и юридическую самодостаточность и устойчивость крестьянства[177]. Новый активный слой общества должен был ограничиться узким кругом тех, кто имел достаточно собственности, чтобы ею рисковать, — понятно, что большинство населения в эту социальную группу не попадало. Вполне можно признать правомерность возражения о том, что такая система привела бы к обнищанию и бесправию огромного числа крестьян, вместо того чтобы обеспечивать всеобщее повышение благосостояния и включение крестьян в общегражданскую жизнь. Но главный аргумент, который нередко избирали современники в своем отрицании крестьянского залога недвижимости, — а именно он смог объединить носителей разнообразных политических взглядов, — был иным. Он гласил, что крестьяне недостаточно зрелы для того, чтобы им можно было доверить их собственную землю и вообще средства к существованию; они не готовы жить и действовать по правилам, которые применимы к другим сословиям, и нуждаются в неусыпном надзоре государственных учреждений и некрестьянской по своему составу администрации. Впрочем, многие из сторонников этой точки зрения (например, Коковцов) поддерживали частную собственность как абстрактную идею, но постоянно противились крестьянской частной собственности, демонстрируя тем самым сословную ментальность. Именно такой подход, вопреки многим практическим соображениям, стал к 1910 г. господствующим в аграрной политике, хотя дебаты на высшем уровне по всему спектру вопросов о собственности продолжались еще несколько лет. Доказательства этого могут быть найдены не только в результатах министерских споров, но и в истории взаимодействия Кривошеина с земским дворянством.

3. Укрепление кастовости: земское дворянство, аграрная политика и кооперативы

В лице дворян-землевладельцев, которые преобладали в земских собраниях и управах, Столыпин и Кривошеин столкнулись с концепцией государственного порядка и управления, сильно отличавшейся от их собственной. Традиционные дворянские установки обладали удивительной живучестью и продолжали существовать даже в ходе и после революции 1905–1907 гг. Они исходили из одного необходимого условия — оставить крестьян и дворян в различных обособленных сословиях, причем крестьяне будут находиться под благодетельным внешним управлением и, если и будут приниматься в привилегированное общество собственников, то только очень избирательно и в минимальной степени. Конечно, дворяне-землевладельцы были потрясены массовыми крестьянскими выступлениями и ответили на них панической распродажей своих имений и активным вытеснением левых либералов из земских собраний и управ (в которых те ранее преобладали). Оппозиционно настроенных земцев заменили на «аполитичных» представителей местного дворянства, не склонных цепляться к властям по каждому поводу, и дополнили эту меру массовыми увольнениями представителей «третьего элемента» из земств[178]. Как и многие правительственные чиновники, дворяне — гласные земств отреклись от общины как от воплощения крестьянской обособленности крестьянства. Однако это новое поколение земских гласных и членов управ, которые выставляли себя деловыми, прагматичными людьми, аккуратными исполнителями своих административных обязанностей, — именно поэтому едва ли могло благосклонно принимать радикальные перемены. Предложения Столыпина и Кривошеина были для них откровенным радикализмом; чего стоили только перспективы слияния дворян-землевладельцев и крестьян-собственников в одну социальную категорию, стирание сословных различий и расширение избирательных прав! Все это, безусловно, угрожало дворянскому преобладанию в политической системе империи. В этом смысле «новые земские люди» были возмущены ущемлением консервативных начал и занимались скорее их восстановлением, чем поддержкой реформ Столыпина. Когда земские собрания после ряда противоборств с Кривошеиным в 1910 г. согласились выступить в роли распорядителей аграрной политики правительства на местах, они посчитали, что кооперативы должны стать учреждениями альтернативными только общине, а не всей сословной системе. Это означало, что крестьяне должны управляться коллективно, находясь в обособленных учреждениях — кооперативах, которые, в свою очередь, станут альтернативой индивидуализации.