Происхождение личности и интеллекта человека - Александр Невзоров

При ее поражении возникает сенсорная афазия: «Это проявляется в виде утраты способности понимать свою и чужую речь, хотя больной хорошо слышит, реагирует на звуки, но ему кажется, что окружающие разговаривают на незнакомом ему языке» (Гайво- ронский И. В., проф. Функциональная анатомия нервной системы, 2007).

К чему приведена эта цитата из источника, который является эталоном концентрированного, радикального академизма?

Лишь к тому, чтобы еще раз напомнить, что Wernicke's area — это некая область головного мозга, которая не является просто «слуховой зоной». Ее функции крайне узкоспециализированны.

Проекционный центр «простого» слуха, или «ядро слухового анализатора», — это другая область мозга, это средняя треть верхней височной, и ущемление ее или повреждение приводит к утрате способности воспринимать звуки. (Частичной или полной глухоте.)

Сенсорная же афазия во всех ее ипостасях оставляет за больным способность полноценно и точно различать любые неречевые звуки и реагировать на них.

Но это, repeto, сегодняшняя ипостась задней височной извилины. Возможно, полтора миллиона лет, когда мозг животного homo оставил ее смутный отпечаток на височной кости, чуть кзади от sutura squamosa, функция этой части мозга была иной?

Вопрос только кажется сложным и коварным.

Ответ на него достаточно прост, ибо мы можем расставить точки над i, вычислив специализацию «тогдашней» Wernicke's area с предельной однозначностью.

Следует лишь отследить пути нервных волокон от интересующей нас зоны к первоначальным глубинам мозга.

«Перевернув» результат, мы получим понимание, какие именно древние структуры имеют своим эволюционным завершением заднюю треть верхней височной извилины.

Alias, сейчас мы узнаем не только «родословную» интересующего нас участка коры, но и его примерный возраст.

И что же мы видим?

Первоначально мы видим, что от нашей Wernicke's area уходят нервные волокна прямиком к нейронам проекционного центра слуха (в среднюю треть верхней височной извилины).

Идем дальше вглубь мозга, от средней трети верхней височной, следуя волокнам слухового пути, и обнаруживаем, что завершаются они в нейронах медиального коленчатого тела, проходя в составе radiatio acustica (слуховой лучистости).

Здесь можно остановиться, «перевернуть» результат и убедиться, что невнятное анатомическое образование на эндокранах ранних homo не может являться ничем иным, кроме как «продолжением» (или завершением) именно древнейших слуховых структур головного мозга.

(Странно было бы даже и предположить, что нейроны древних слуховых структур имеют или имели своим завершением обонятельный или тактильный анализатор. Это бы противоречило как логике мозга, так и его архитектуре.)

Возраст самого образования с точностью установить трудно, но судя по тому, что на древних эндокранах homo мы видим, несомненно, очень зрелую анатомическую структуру, мы вправе сделать осторожное предположение, что ее анатомическое формирование завершилось не менее чем 2-3 миллиона лет назад.

Можно сделать еще одну попытку установить ее возраст.

Для этого следует обратиться к открытию Давида Феррье (1843- 1928), которое давно пылилось в закромах нейрофизиологии, будучи забытым и не очень востребованным.

Феррье еще в 1873 году установил, что верхняя височная извилина у всех высших млекопитающих животных является местом локализации слуховых функций. Возраст подобных формаций у животных (по самым робким и скромным подсчетам) — около 15-30 миллионов лет.

Я понимаю, что открытие Феррье не вооружает нас точными цифрами возраста исследуемой нами зоны, но прибавляет уверенности в неизменности функций верхней височной извилины в течение достаточно долгого времени, в который гарантированно «помещается» наш сверхкраткий (по меркам цереброгенеза) срок в два миллиона лет.

Достойно упоминания, что Уайлдер Пенфилд при электрораздражении «зоны Вернике» получил очень странный эффект.

«Когда раздражается слуховая область коры, субъект по-разному описывает звуковые ощущения: как звон, щелканье, прерывистый шум, щебетанье, гудение, стук и грохот, но у него никогда нет впечатления, что он слышит слова, музыку или что-либо, что представлено в памяти» (Пенфилд У. Г., Робертс Л. Речь и мозговые механизмы, 1965).

Имеем ли мы право предположить, что Пенфилд своим экспериментом извлек из верхней височной извилины ее древнюю биологическую программу, заложенный в ней «сложношумовой анализатор», который позже был переориентирован под речь?

Puto, что это было бы очень красивым и смелым, но ничем не подкрепленным предположением, ощутимо оказывающимся ultra limites factorum. Упоминания эксперимент Пенфилда, безусловно, достоин, но права на серьезные выводы он не дает.

Оставим его в покое (для будущих гениев нейрофизиологии) и посмотрим, что мы имеем доказанного и несомненного.

Ergo, та нейроанатомическая формация, которую мы сейчас называем Wernicke's area, или «центр понимания речи», существует как структура мозга не менее двух миллионов лет.

Она никогда и не могла иметь никакой иной специализации, кроме слуховой.

Безусловно, задняя треть верхней височной извилины является «эволюционно финальным» корковым образованием, задача которого — сложная анализация последовательных звуковых сигналов разной интонированности и высоты.

Как я уже сказал, в природе нет ничего, кроме человеческой речи, что полностью подходило бы под это определение и увязывалось бы с видовыми наклонностями и особенностями обладателя такой функции.

(Здесь мы еще не рассматриваем ни очевидную акустическую «скудость» речевого аппарата homo, ни ее причины. Absolute, это очень важная тема, возможно, расставляющая часть точек над i в вопросе зарождения и развития речи, но об этом — чуть позже.)

Да, существует пение птиц, которое фонетически так же слож- ноинтонированно, и разновысотно, и протяженно, и, возможно, информативно. Но эволюционная ориентация homo исключает потребность в сверхсложном «дешифровщике» птичьего пения. Потребность в нем могла бы быть оправдана только половой необходимостью, но заподозрить животное homo в сексуальном интересе к птицам довольно сложно.

Учитывая почти бесконечную вариабельность языка птиц и само количество этих «языков», расшифровка их звуков не могла дать и никакого особенного преимущества при охоте на них.

К тому же, все, что мы знаем о homo палеолита исключает возможность даже самой простой охоты, не говоря уже о технически сверхсложной охоте за птицами.

Среди млекопитающих тоже, scilicet, есть существа, коммуници- рующиеся с помощью очень сложных, многослоговых, голосовых последовательностей.

Это — Microchiroptera (летучая мышь), в особенности, такие ее разновидности, как антрозоусы, щелемордые и футлярокрылые мыши. (Впрочем, безусловным лидером является Tadarida brasilien- sis, способный на сложнопротяженный звук из 17-20 «слогов».)

Но и тут мы не сможем обнаружить никакой заинтересованности ранних homo в понимании их «языка», тем более что преимущественная часть «фонетики» летучих мышей располагается в тех частотах, что почти не воспринимаются слухом человека (22— 100 кГц).

Alias, из всех фонетически сложных, ритмизованных, протяженных, интонированных и продолжительных звуков естественного происхождения, в расшифровке (понимании) которых могло быть заинтересовано животное homo, остается только речь.

Но речь, по эволюционным меркам, — явление совсем недавнее. «Возраст» речи (даже если брать по запредельному максимуму) никак не превышает двадцати пяти тысяч лет.

В результате всех изысканий нарисовалась еще одна, крайне существенная и важная загадка: зачем в течение как минимум двух миллионов лет была нужна зона понимания речи, если отсутствовала способность к ее генерации?

Впрочем, все просто. У этой истории очень забавный финал, расставляющий точки над i без всяких сложных предположений.

В конце прошлого века центр Брока был обнаружен у обезьян, причем в том же самом месте, что и у человека. Разумеется, в меньшей степени анатомической развитости. Но — идентичный по функции.

«У обезьян нервные клетки в области Брока контролируют работу мимических и гортанных мышц, а также языка» (Pinker S. The Language Instinct: The New Science of Language and Mind, 2000).

Работа Пинкера с обезьяньим мозгом не просто лишний раз доказала, что мозг всех высших млекопитающих животных сконструирован одинаково и имеет полную сопоставимость даже в таких мелочах. Это лишь поверхностный эффект его исследования.

Гораздо важнее другое: на примере Broca's area, т.е. той области мозга, что всегда считалась «сугубо человеческой» и вообще очень специализированной, мы видим, что в мозге и других млекопитающих животных есть аналогичные зоны.

Opportune, крайне любопытно, что еще в 1938 году, в СССР, в Институте Мозга проф. Е. П. Кононова за шестьдесят лет до сенсационного открытия Пинкера установила, что в мозге шимпанзе и даже низших приматов существуют зоны, полностью соответствующие 44 и 45 полям в человеческом мозге, т.е. той самой «зоне Брока».