Происхождение личности и интеллекта человека - Александр Невзоров

Павловские обезьяны имели в своем распоряжении от 15 до 60 минут, пока продолжался эксперимент. Такие эксперименты проводились 2-5 раз в месяц в течение двух лет.

Homo на решение задачи, вполне сопоставимой по сложности с «павловской задачей», имел не менее, а возможно, и более двух миллионов лет. От него требовалось сопоставить форму каменных скребков и рубил — с возможностью воздействия ими на мучительный процесс добывания еды. (Вырубку из подтухших туш относительно съедобных фрагментов.)

Для любого существа с полноценным мозгом этот срок кажется вполне достаточным, чтобы получить понятие о связи формы предмета с эффективностью его использования.

Nihilominus, в течение двух миллионов лет homo не мог установить эту связь, практикуя только самый примитивный и, в известном смысле этого слова, ошибочный вариант из всех возможных в данной ситуации.

Вы можете мне возразить, что эти же два миллиона лет были и у обезьяны.

Несомненно.

Но у обезьяны не было ни малейшей потребности в изготовлении орудий, свои пищевые потребности она решала, мобилизуя возможности к древолазанию и являясь почти единоличным обладателем плодовых ресурсов. (Взаимосвязь еды и инструмента для обезьяны, вероятно, впервые возникла лишь в лаборатории Ивана Павлова.)

А вот для homo инструмент был категорическим условием выживания.

Падальщик, лишенный полноценных когтей и зубов, был обречен на использование искусственных предметов, позволяющих отделять от костей съедобные фрагменты и органы, прорубаться сквозь шкуру, отчленять конечности, дробить кости в поисках костного мозга.

Sine dubio, на протяжении этих двух миллионов лет мы видим отчетливую, более того, настоятельную потребность в совершение

ствовании орудий. (Это касается как метаморфизации части рубил в реальное оружие, так и улучшения режущих и рубящих качеств бытовых инструментов.)

Более эффективные приспособления в руках homo могли бы обеспечить ему иное место в очереди к падали, а через это: к минимизации риска отравлений продуктами разложения в тушах, к органам, поедание которых не ведет к повреждениям зубов, к чрезвычайно важным возможностям выбора поедаемых фрагментов, к установлению менее жестких отношений внутри собственных стай за счет элементарного увеличения количества еды et cetera.

Nihilominus, мы видим, что на протяжении двух миллионов лет (как минимум) homo неизменно повторял ошибки, сопоставимые с ошибками обезьян из экспериментов И. П. Павлова, будучи не в состоянии соотнести форму предмета с эффективностью его использования.

Тут уместен простой вопрос — а была ли потребность в этом усовершенствовании? Была ли та форма рубил ошибкой?

Лучшим ответом на этот вопрос будет сам факт состоявшегося в конце концов усовершенствования (исправления ошибки), примеры которого я привел в качестве образцов ашельской неолитической культуры.

Следует помнить и то, что совершенство орудий было единственной надеждой homo реализовать свой потенциал агрессий, получить возможность убивать самостоятельно и начать, наконец, свою эволюционную «карьеру».

Ad verbum, И. Павлов, как выяснилось, ошибался, говоря о «знании человеком форм». Естественно, никакого врожденного «представления о форме» homo не имеет, что было доказано исследованиями М. Wertheimer «Hebb and Senden on the Role of Learning in Perception» (A.J. P., 1951. № 64); G. Weill, C Pfersdorff«Lesfonctionsvisuellesdel'aveugle- пё орёгё», 1935; M. Senden «Raum- und Gestaltauffassung bei operierten Blindgeborenen vor und nach der Operation», 1932. (Исследования проводились на слепых от рождения людях, которым после удаления катаракты было частично возвращено зрение). Эти исследования были корректно обобщены в академическом труде J. Delgado «Physical Control of the Mind» (1969): «Способность понимать видимое не является врожденным свойством мозга, а приобретается только через опыт». Не менее убедительными были и аналогичные изыскания А. Барнетта: «Ранее полагали, что люди обладают врожденной способностью к распознаванию самых простых форм, таких, например, как квадраты или круги; казалось даже, маленький ребенок “мгновенно” и без труда определит разницу между ними. Однако это предположение оказалось ошибочным. Человек, слепой от рождения (из-за врожденной катаракты), впервые увидев окружающий его мир предметов и красок, в состоянии сообщить только о смешанной массе света и цветов. Назвать предмет он не может, как бы тот ни был знаком ему из прошлого опыта, приобретенного путем осязания, обоняния и т.д. Формы вообще нельзя “узнать”: чтобы отличить квадрат от треугольника или круга, приходится считать углы, и то, что выучено сегодня, назавтра уже забыто. Известен, например, такой случай: мужчина, уже научившийся определять квадрат из белого картона, не смог узнать его, когда ему показали тот же квадрат, но выкрашенный в желтый цвет» (Барнетт А. Род человеческий, 1986). Любопытно, но примерно такие же результаты приведены В. Д. Глезером и Н. Праздниковой как результат опытов с рыбами: «Выработка различения красного круга от красного квадрата не дает переноса на зеленые круг и квадрат, и различение приходится вырабатывать заново» (Глезер В. Зрение и мышление, 1985; Праздникова Н. Исследование инвариантности опознания зрительных изображений у рыб и обезьян // Механизмы кодирования зрительной информации, 1966).

Разумеется, существует ряд теорий, берущихся объяснить кажущуюся «драматическую невероятность» перехода homo от чисто животного состояния в состояние тщательно скорректированной животности, когда его поведение стало мотивироваться не только агрессиями, но и мышлением, интеллектом и сложными социальными играми.

Возникновение мышления и, как его следствие, интеллекта у весьма обычных животных, которыми являлись homo, конечно, можно отнести к самым впечатляющим загадкам и неким «поворотным» моментам в истории всей эволюции жизни на Земле.

Ceterum, это возможно только при условии некоторой «нетрезвости» в оценке самого факта «мышления».

Безусловно, это очень любопытное явление, но всякая попытка его сакрализации или абсолютизации может существенно затруднить понимание его происхождения.

Для начала, вероятно, следует признать, что присвоение «мышлению» титула «поворотного момента эволюции» пока не имеет особых оснований, так как цель эволюции и, соответственно, судьба мироздания как были, так и остаются неведомы.

Навешивание ярлыков «поворотности и чрезвычайной важности» на кратковременную специфичность одного из видов млекопитающих животных без знания общей задачи как данного вида, так и эволюции в целом, противоречит, puto, традициям и принципам естествознания.

Возможно привести и еще более жесткий, реалистичный довод: следует признать, что мозг homo, как некий экзерсис эволюции, помимо всех достоинств, наделен и всеми признаками определенной «тупиковости». Перспектив размерного увеличения или структурных метаморфоз — у него нет, хотя уже понятно, что потенциал этого типа мозга (по ряду параметров) не так велик.

Тот размер черепа, что сейчас может пропустить самка homo через свои родовые пути, уже пределен. Форма (геометрия) мозга, а следовательно, и его структурная организация — предопределена сложившейся архитектурой черепа. А череп неразрывен (морфологически и функционально) с общей конструкцией организма.

(Есть еще примерно триста шесть сверхважных параметров, начиная с васкуляризации мозга, калибра вен, артерий, скорости ликворотво- рения et cetera, заканчивая расположением большой форамины и возможностями тактильных анализаторов, которые накрепко спаивают мозг данного типа с именно тем организмом, которым располагает на сегодняшний день homo).

Sane, метаморфозы мозга возможны, но они увязаны с глобальными метаморфозами всего организма, и, соответственно, обладателем более совершенного мозга будет и совершенно другое существо, даже анатомически не напоминающее привычного нам homo.

Впрочем, мы отвлеклись от темы.

Сакрализация мышления (о которой я говорил чуть выше) приводит к появлению различных теорий о его весьма странном происхождении.

Самой экзотичной и радикальной принято считать концепцию классика «философской антропологии» Гельмута Плеснера (1892- 1985).

Согласно Плеснеру, развитие коры головного мозга — это генетическая и эволюционная ошибка, которая выкинула человека из его естественной биологической колеи и равновесия.

Плеснер пишет: «Человек стал жертвой паразитического развития органа. Паразитизм головного мозга, основываясь, возможно, на нарушениях секреции, одарил его умом, знанием и осознанием мира. Может быть, это осознание — всего лишь грандиозная иллюзия, самообман биологически вырождающегося, высосанного полипами мозга живого существа» (Плеснер Г. Ступени органического и человек. Введение в философскую антропологию, 2004).

Пассаж Плеснера, конечно, экзотичен, но базируется он на грубой ошибке в области общей физиологии и на недостаточном знании принципов эволюционизма. «Нарушение секреции», конечно, может привести даже к аккордным изменениям в организме, но оно никогда не принимает характер пандемии и не может быть закреплено эволюционно.