Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

…у солдат не осталось ничего, кроме смелости. Их офицеры лишены преданности службе и конкуренции. <…> Они не заботятся о своих солдатах и не уделяют внимания ежедневным задачам военной службы. Они забыли важность повиновения и не следят за тем, подчиняются ли им. Более того, нередко они не заслуживают подчинения из-за отсутствия интереса к своим солдатам[107].

Солдаты часто сбегали с поля боя в страхе, дезертировали или умирали от болезней, одиночества, скуки и горя, что лишь усугублялось унизительным отношением их офицеров. Офицеры часто были настолько плохого мнения о своих солдатах, что отказывались заботиться о них. Анонимный писатель рассказывал об отрицательных психологических последствиях такого социального предубеждения, утверждая, что для солдат

…неуверенность в своем будущем, обрушившееся презрение повергают их в отчаяние, которое разбивает в болезни или вынуждает дезертировать. Подобное плохое отношение разрушает ту малую благосклонность, которую они могли иметь. Какой службы мы можем ожидать от таких солдат?[108]

Солдаты и младшие офицеры больше не были невидимками. Д’Аржансон и мыслители, разделяющие его взгляды, исследовали отчуждение между офицерами, офицерами и их солдатами, а также между солдатами. Анри-Франсуа, граф де Бомбель (1681–1760), схожим образом отмечал, что региональные различия становились препятствием для групповой сплоченности в армии. Солдаты из разных провинций Франции «уживаются с большим трудом», писал Бомбель. «У гасконца нет причин воспитывать в себе любовь к нормандцу или протянуть ему руку помощи в случае необходимости, даже поделиться советом»[109]. В офицерских и солдатских корпусах трение между ветеранами, новобранцами и недавно назначенными представителями королевского двора было огромным. Опытные военные были высокомерны и закалены войной, последние группы – в лучшем случае наивны, а в худшем проявляли женоподобные светские нравы и поведение, которое некоторые военные презирали.

Д’Аржансон и Бомбель выдвинули идею, что каждый полк и даже вся французская армия должна действовать как взаимополезная, заботливая и дружелюбная société. В тот период растущего космополитического сознания «общество» – давно существовавшее слово – обрело новые смыслы, большие и маленькие. Оно вышло за рамки настоящего момента и стало означать всю человеческую цивилизацию на протяжении истории. Оно объединило, по крайней мере в теории, всех людей, одновременно живших на планете. «Общество» также означало отдельные сообщества, от нации до соседства и группы друзей. Франсуа Фюре отмечал «присвоение обществом онтологии» на протяжении этого периода, что означало «связь между освобождением общества от трансцендентного оправдания и конечной заменой трансцендентности на общество как принцип мышления» [Furet 1981: 192]. Такое понимание общества привело к появлению неологизмов, например «социальность», «социальный» и «цивилизация». Эти термины стали ключевыми принципами новой моральной философии, которая укоренила способность формировать связи и сообщества. Согласно этой философии, общество является скорее следствием человеческой природы, способности разумно мыслить и сострадательных чувств sensibilité и humanite, которые неизбежно объединяют людей, чем религиозной или политической идентичности или контроля.

Французы претендовали на звание самых социальных людей. «Большинство наших писателей хвалятся духом общества [esprit de soeiete] нашей нации, и действительно, многие иностранцы считают нас самыми общительными», – писал Жак-Анри Бернарден де Сен-Пьер (1737–1814) [Saint-Pierre 1804: 29][110]. Дидро преувеличенно заявлял, что чрезмерная общительность была частью французского национального характера:

Нет другого народа, который походил бы так на одну семью. Один француз делает больше движений в своем городе, чем десять англичан, пятьдесят голландцев, сто мусульман в своих городах: одного и того же человека можно встретить в один и тот же день при дворе, в городе, за городом, в Академии, в каком-нибудь кружке, у банкира, у нотариуса, у прокурора, адвоката, у вельможи, у купца, у рабочего, в церкви, в театре, у девок, и повсюду он чувствует себя одинаково свободно и как дома. Можно сказать, что он не покинул своей квартиры и лишь перешел в другую комнату [Дидро 1935:246].

Моральная философия общества и социальности вызывала большой интерес у мыслителей Военного просвещения. Она казалась плодородной почвой для новшеств, которые могли помочь в решении социальных и культурных проблем армии. При должном развитии природная французская социальность могла сделать военную жизнь если не приятной, то более терпимой и заложить основу для боевого самосознания и создания общества. Если мыслители верили, что société militaire не могла не улучшить военную эффективность, также было очевидно, что вопросы социальности и военного сообщества были весьма опасны: могли ли аристократы разных чинов и из разных регионов считаться друзьями или «братьями»? Еще более провокационный вопрос: могли ли солдаты-простолюдины и знатные офицеры считать себя «братьями»? Что это значило для субординации? Где заканчивалось формирование социальных связей? Могло ли оно выйти за пределы поля боя, объединить врагов и положить конец войне?

Идеи и институты, связанные с этим типом мышления, во французской армии XVIII века процветали. Офицеры обратились к масонству и идеалу мужской дружбы, чтобы сформировать моральные и социальные сообщества. Как ни парадоксально, остальные обратились к mondanité, салонному этикету и театру как способам укрепить социальные связи. Моральная философия, которая поддерживала commerce («связь») и société, стала основой нового «просвещенного» военного самосознания на индивидуальном и коллективном уровне.

Масонство и военная дружба

Масонство во Франции имело зарубежные и военные корни. Первая ложа называлась La Parfaite Egalite и предположительно была основана в 1688 году, во время Девятилетней войны, в Сен-Жермен-ан-Ле Королевским ирландским полком, который служил при изгнанном короле Англии Якове II (1633–1701). Первая ложа во Франции, получившая в 1732 году официальный патент от Великой ложи Лондона, называлась Saint-Lhomas и получила прозвище Louis d’Argent («Серебряный Людовик»,). Офицеры французской армии вскоре захотели участвовать в этом культурном веянии из-за Ла-Манша. Первым французским офицером высокого чина, посвященным в ложу, стал в 1737 году маршал Виктор-Мари д’Эстре (1660–1737), за которым последовал Мориц Саксонский, посвященный в ложу Louis d’Argent. Первым великим магистром масонских лож во Франции был англичанин (Филип, первый герцог Уортона [1698–1731], утвержден в 1728 году), тогда как военные высоких чинов стали выполнять эту роль спустя десятилетие. Луи-Антуан Пардальян де Гондрен, герцог д’Антен и д’Эпернон (1707–1743), был Grand-Maitre general et perpetual des Masons dans le royaume de France (Главным и бессрочным великим магистром масонов в королевстве Франции). После его смерти в 1743 году место занял Луи де Бурбон-Конде, граф де Клермон (1709–1771). Фридрих Великий учредил первую военную ложу в немецкоязычной стране в 1739 году, а первые военные ложи, основанные французами, восходят к 1744 году, периоду Войны за австрийское наследство.

Армия и флот играли во французском масонстве XVIII века центральную роль. Военные отражали самую большую социальную группу