Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

По мнению Мартина, революционная концепция fraternité (братства) была источником «растущего убеждения – или зарождающейся военной теории – во Франции XVIII века, согласно которой дружба между солдатами могла быть эффективной стратегией полкового единства» и «успех в бою зависел от большого доверия и близости между солдатами Grande Armée или того, что в более широком смысле можно назвать наполеоновской дружбой» [Martin В. 2011: 5–6]. Мартин и Майкл Хьюз исследуют механизмы этой солидарности, от личного поведения Наполеона до его системы националистической и милитаристской пропаганды, которая поощряла мужские социальные связи и общее маскулинное самосознание, основанное на сексуальном и боевом мастерстве [Hughes 2012].

Хотя во время Старого порядка сохранялось жесткое социальное разделение, военные офицеры и управители XVIII века прекрасно понимали, что коллективное самосознание и групповая солидарность – важные силы в военном успехе. До братства и наполеоновской дружбы существовала просвещенная боевая социальность, маскулинная идентичность и société militaire («военное сообщество»).

Масштабные проблемы армии подтверждались рядом унизительных поражений, в первую очередь в Деттингенском (1743) и Росбахском (1757) сражениях. Они привлекли внимание к недостаткам аристократической культуры войны Людовика XIV и проблемам действующей военной и тактической системы[92]. Реформаторы верили, что взяточничество, фаворитизм и guerre de cabinet ограничивали героизм в офицерских корпусах, порождали отсутствие дисциплины, подрывали и ослабляли моральные устои, чувство индивидуальной и коллективной боевой идентичности. Отсутствие société было заметно в ограниченных, разрушительных отношениях офицеров, а также в жестоком отношении офицеров к солдатам. Плохие бытовые условия и социальное унижение считались главными причинами заболеваний и дезертирства среди солдат, а также фактором, способствующим появлению тоски по дому, или nostalgic, которая считалась смертельно опасной [93].

Участники Военного просвещения стремились решить моральные и социальные проблемы через социальность. Эта человеческая способность должна была поддержать социальную связь, укрепить société militaire и восстановить боевое самосознание. Вместо того чтобы искать в математике и греко-римской Античности архетипы стойкого боевого самосознания и дисциплины, в период 1720-1760-х годов некоторые военные авторы поддерживали в качестве идеальных культурных моделей «просвещенную» моральную философию и такие социальные институты, как салоны и масонские ложи. Реформаторы уделяли основное внимание ценностям, связанным с природной социальностью и общественным этикетом: гуманности, дружбе, доброжелательности и коллективному духу (esprit de corps). Эти качества приводили к уважению на службе и в отношениях с союзниками во всей французской торговой и колониальной империи. Мориц Саксонский экспериментировал с фронтовым комическим театром, который, как он полагал, вел к формированию сплоченности, маскулинного боевого самосознания и в итоге к победе в континентальной войне. Во французских театрах военных действий по всему миру социальность была не менее важна. Отказ от братства был среди многих военных признаком европейского культурного превосходства и расовой чистоты. Тем не менее от Северной Америки и Антильских островов до Индостана militaires philosophes выступали за окончательное избавление от евроцентричных стереотипов, культурной ограниченности, экзотизма и расизма. Они поддерживали изучение культур и языков местных народов, дружбу с местными жителями, поиск точек соприкосновения в культуре или национальном характере и признание заслуг. Эти практики позволили сформировать международные многокультурные военные сообщества.

Военные мыслители верили в многочисленные преимущества, которые социальные практики могли привнести в армию. Принятие просвещенной моральной философии социальности, пробуждение боевого самосознания, разжигание чувства солидарности в разных формах и демонстрация культурного понимания и уважения за рубежом могли смягчить социальные и культурные основы военного кризиса. Столь же важно и то, что новый «менталитет» и неофициальный боевой кодекс могли восстановить репутацию солдат как благородных моральных агентов, достойных похвалы, а не осуждения со стороны философов и общественности. Но они не знали, что продвигали философское, социальное и эмоциональное направление, заложившее основу для революционного братства, наполеоновской дружбы и современных боевых «братьев по оружию»[94].

От джентльменской войны к военному обществу

Капитан Блаз был прав в одном: Людовика XIV заботило дворянство. 21 марта 1691 года «король-солнце», в своей белоснежной с золотом военной форме, вышел из королевской кареты, чтобы взглянуть на линию фронта большой осады Монса во Фландрии. Ни одно осадное мероприятие не видело подобного скопления военных сил, как в Монсе: 92 000 мужчин отправили разбить вражеский гарнизон из 6000 человек. Лувуа, военный министр «короля-солнца», готовился к этой осаде почти год и не упустил ни малейшей детали в подготовке, когда ночью 24 марта 1691 года открылись траншеи линий укреплений. Две батареи из 12 мортир бомбардировали Монс, из-за чего город охватил огонь. Ко времени, когда гарнизон сдался (8 апреля), в артиллерийских и окопных боях погибла четверть вражеских сил. Людовик XIV сам увернулся от пушечного ядра, едва избежав преждевременной смерти, которая вместо него забрала стоявшего рядом солдата.

Несмотря на неизбежное в подобных битвах кровопролитие, осада Монса велась так, чтобы достойно представить великолепие и галантность «короля-солнца» и его знатных офицерских корпусов. Помимо неприлично роскошного рациона, включавшего специальный заказ на 220 000 головок выдержанных голландских сыров в красном воске, французы отметили свою атаку грандиозным изящным жестом. Утром 26 марта Людовик XIV объявил об общем прекращении огня – не с целью завершить осаду, а чтобы подарить женщинам Монса музыкальную серенаду в исполнении оркестра Королевского полка. Пушечные залпы стихли, загремела музыка, и жительницы осажденного города вместе с мужчинами обеих армий насладились потрясающим весенним концертом, достойным Версальского двора[95].

Как рыцарские кодексы формально регулировали воинское поведение и ценности в эпоху средневековых рыцарей, так и аристократический дух пронизывал идеалы воинского поведения и систем ценностей последних столетий Старого порядка [Bell 2007, гл. 1]. Во Франции и Европе в целом природа и структуры войны раннего Нового времени находились под влиянием аристократической жизни. Дворянские ценности чести, добродетели и gloire с размахом выражались через то, что Карл фон Клаузевиц (1780–1831) позже назвал дуэльной войной аристократов и монархов [Clausewitz 1966: 750]. Военные документы XVII–XVIII веков отражают стремление и даже вынужденную необходимость проявлять абсолютную благовоспитанность и учтивость, которая пронизывала аристократические офицерские корпуса французской армии и флота [Schalk 1986: 21; Smith 1996: 46; Dewaid 1996]. Офицеры устраивали пышные званые обеды, угощали товарищей по службе и местную знать восхитительными блюдами, поданными на серебряных тарелках и посуде из китайского фарфора, которую они брали с собой на войну. Уделяя огромное внимание самопредставлению, офицеры носили самые элегантные и модные расшитые мундиры с золотыми пуговицами и пряжками, шелковые чулки, напудренные парики и полный макияж даже в бою. Жозеф Севан, граф де Кенси (1677–1749), вспоминал в своих “Mdmoires”, написанных в период между 1738 и 1742 годами, что при осаде Турина в 1706 году, во время Войны за испанское наследство, командир