Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин

городе провинции Пинъяо (километрах в 30 к северу): прямые и узкие, заполненные сутолокой и человеческим шумом. Такова же сама жизнь: движение все, цель не видна. И это движение, вечно возвращающее к началу.

«Преемственность в переменах» (тун бянь) – вот слово для Великого Пути. Оттого же внешние образы могут вводиться во внутреннее пространство, так что картины на ширмах или экраны в интерьере дома могут открывать нам бескрайний простор. Несущая же конструкция дома – его колонны, размашистая крыша и проч., – наоборот, полностью доступна обозрению.

В сгустившихся сумерках исчезает чувство расстояния и самое различие между пространством внутренним и внешним. Узкие переулки между домами почти неотличимы от пространства внутренних двориков. Смутно виднеющиеся склоны соседних холмов словно повторяют линии покатых крыш. На стене усадьбы стоит Башня созерцания луны, но месяц вверху белеет как кусочек картона, пришпиленный к фиолетовому бархату занавеса. До него подать рукой. Понимаешь, почему китайцы относились к луне как к безмолвному собеседнику, которому можно доверить сокровенные чувства.

Слоистость пространства и нарочитая ограниченность, как бы сферичность перспективы, апелляция к внутреннему взору и опыт вечно длящейся метаморфозы – все эти принципы китайского мировосприятия воспроизведены в усадьбе Ванов с полнотой и точностью, не уступающей лучшим образцам китайской ландшафтной архитектуры – например, садам Сучжоу. О сознательном копировании не может быть и речи. Можно только поражаться тому, как точно и непринужденно исходные интуиции китайского мировосприятия запечатлеваются в почти бесконечном разнообразии локальных форм китайской культуры.

Процветание торговых домов Шаньси не пережило краха старого режима. В начале XX в. они один за другим обанкротились, а в 30-е годы, накануне прихода японских войск, большинство жителей этих усадеб-деревень покинули родину. Теперь потомки того же клана Ван разбросаны по всему свету.

Глядя со стены усадьбы на эти когда-то наполненные жизнью, а теперь пустынные соты человеческого улья, пытаясь воскресить в уме это невероятное месиво живой плоти и обожженной глины, почти кожей начинаешь понимать, что такое родовое тело, прорастающее сквозь складки земли кольцами поколений, и как бесконечное разнообразие человеческих лиц составляет из себя чело века.

Здесь, у почившего тела человеческого коралла, с особенной ясностью понимаешь, что духовная аскеза неотделима от безыскусной до наивности отрады жизни. Истина отнюдь не только китайская. Вот и по-русски слово радость родственно радению и украинской раде, а дальше оно же вплетается в совсем другой смысловой ряд: в страду, а за ней – в страдание. То, что не может свести воедино мысль, непринужденно ставит рядом жизнь. На этой земле не о чем спорить: людей объединяют не слова, а неизъяснимо точные истины.

Китайские миражи: шаолиньские и другие

К десятому часу вечера наш автобус, перевалив через невысокий горный кряж, покатился вниз уже в полной темноте. Где-то совсем близко был легендарный монастырь Шаолиньсы – колыбель знаменитого чань-буддизма и мекка всех поклонников китайской «духовности». На новеньком шоссе толкового указателя к монастырю почему-то не оказалось. Водитель вышел спросить дорогу в придорожном ресторанчике, кто-то из местных вызвался нас проводить. Мы вернулись немного назад и стали медленно спускаться по боковой дороге. Запахло мистикой из современных кинофильмов про «кунгфу»: сейчас попадем в уединенный монастырь, где мудрые монахи в укромных местах, при свете луны медитируют и исполняют свои таинственные пассы, заряжаясь «жизненной энергией космоса». Но в следующее мгновение из-за поворота показался целый городок многоэтажных общежитий со светящимися окнами, а автобус въехал в толпу детей в спортивных костюмах. Они шли, весело галдя, стройными отрядами под выкрики вожатых. Многие несли на головах табуретки, некоторые размахивали спортивными мечами и пиками. Взглянув в том направлении, куда направлялось это странное шествие, я увидел запруженную людьми низину, что-то вроде стадиона. В центре ее был установлен ярко освещенный и в ночной мгле отчетливо видимый даже издали бойцовский ринг, на котором два человека вели поединок в стиле «шаолиньского бокса». Фантасмагорическая картина, достойная голливудского боевика.

Часам к одиннадцати вечера, когда мы разместились в гостинице и поужинали, а я обменялся любезностями с директором гостиницы, ибо на Востоке разговор с понимающим твой язык иностранцем есть дело чести и даже болезненного любопытства каждого начальника – арена внизу уже опустела. Но вокруг по-прежнему кипела жизнь. Тянувшиеся от гостиницы рядами физкультурные залы были заполнены людьми. Я заглянул в окно одного из них: команда школьников под строгими взглядами тренеров ловко исполняла кульбиты и строила гимнастические пирамиды. По стенам теснились зрители или, может быть, другие команды, ожидавшие своей очереди. А вокруг гудел человеческий улей, и каждый был занят своим делом: кто отрабатывал приемы боевой борьбы и владения оружием, кто просто растягивался или отжимался. Некоторые расположились с тазиками у проточной канавки и занялись стиркой. Захожу во двор одного из общежитий: комнаты с грубыми двухъярусными нарами по десятку жильцов в каждой; несколько мальчишек что-то покупают в продуктовой лавке. В углу двора – медпункт, молодая женщина-фельдшер щупает колено сидящего перед ней парня. Никто не обращал внимания на праздного иностранца. Лишь изредка я ловил любопытный детский взгляд, устремленный на меня через открытую дверь комнаты общежития.

Царящая вокруг суматоха создавала, однако, впечатление полной осмысленности происходящего. Где теперь помимо Китая и даже, точнее, китайской детской спортивной школы, увидишь воочию обстановку всеобщего энтузиазма и усердной до самозабвения «работы над собой»? То, что осталось мертвым плодом воображения писателей раннего соцреализма с их лозунгом «Время, вперед!», вдруг ожило под сенью древнего буддийского монастыря. И это неуемное кипение душевных сил, пропитавшее, казалось, самый воздух этого места, лихорадочное желание стать лучше самому и улучшить мир придавали окружавшей меня атмосфере какой-то фантастический колорит.

Мальчик лет девяти с любопытством оглядывает меня. Завожу с ним разговор. Он из провинции Цзянси – это километров триста к югу. Учится в местной школе спортивных единоборств, родителей видит раз-два в году. Учиться ему еще пять лет. Мечта у него одна: стать знаменитым мастером ушу и (что подразумевается само собой) заработать много денег. Конкуренция жестокая, и будущие звезды боевой акробатики учатся с чисто китайским рвением.

Таких спортивных школ в окрестностях Шаолиня теперь десятки. Ресторанов «шаолиньской кухни» на порядок больше. Местные власти и местные жители на всю катушку эксплуатируют славу древнего монастыря. Когда-то «шаолиньский бокс» был достоянием немногих монахов, ревностно – как и принято в Китае – оберегавших секреты своего мастерства от посторонних. В начале Культурной революции монастырь закрыли, а монахов сослали на исправительные работы. Знающие люди говорили мне, что с тех пор настоящих мастеров в Шаолине не осталось. Не берусь судить, так