Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин

увидеть его во внутренней, недоступной физическому зрению полноте. Поистине, «свернувшийся будет цел» (еще одна древняя китайская поговорка). А в цельности рождается сила. Тела этих воинственных защитников истины в самом деле как будто распирает рвущаяся изнутри сила, лица исполнены страсти, глаза мечут молнии…

Статуи в местных храмах стоят парами или группами, обычно образуя некое контрастное единство или иерархический порядок, что не мешает им пребывать в живом, я бы сказал, сердечно-безмолвном общении между собой: толстяку противостоит худой аскет, немому – красноречивый проповедник, блюстителю дисциплины – весельчак; есть среди этого сонма святых и дети, напоминающие о святости детской невинности. Здесь святость нисходит в мир, становясь силой человеческого чувства и радостью вольного единения сердец в безыскуснейшем переживании жизни.

Требуется немалое духовное усилие для того, чтобы удержать во внутреннем видении всеединство «одного тела» человечества, охватить умственным взором безбрежное марево бытия, в котором жизнь уже неотличима от смерти. Такую способность в Китае приписывали «подлинному чувству». Сердечное прозрение словно каленой стрелой пронзает все планы жизни, скрепляя их в одно «тело Пути»…

У Поля Клоделя есть необычная трагедия «Отдых Седьмого дня», написанная по китайским мотивам. Ее сюжет таков: однажды земля стала исторгать обратно в мир живых захороненных в ней покойников. Император, «облаченный в крест тела своего», спускается в преисподнюю, чтобы узнать, чем он прогневал владыку подземного мира. Пройдя все круги ада, он достигает искупления – точки абсолютного равновесия, где недвижно и вечно стоят друг против друга Бог и Дьявол. Император возвращается к людям с лицом, «покрытым, как головня, собственным пеплом». Его рот корчится в безмолвии, возвещая людям истину, которая не вмещается в слова.

Мне все кажется, что пеплом на челе владыки, онемевшего от высшего откровения, были эта белесая земля и бледное небо древней лёссовой страны.

Коралл человечества

Одна из главных достопримечательностей провинции Шаньси – усадьбы местных богатых кланов, которым нет равных во всем Китае. Усадьбы эти – настоящая энциклопедия китайского быта и самая наглядная, самая впечатляющая иллюстрация вековечных устоев китайского уклада.

Скудная земля Шаньси не могла прокормить всех ее обитателей. Многие уходили в бродяги и разбойники, иные же отправлялись торговать в чужие края. Там, крепко держась друг за друга и стойко перенося тяготы, они откладывали медяк к медяку и постепенно сколачивали состояние. Таково китайское искусство: наживать богатство незаметно – как претворяется в жизни правда Великого Пути. Потом терпеливые шаньсийские торговцы возвращались на родину, где не жалели денег, чтобы отстроить свои родовые гнезда – эдакие хрустальные дворцы китайского счастья среди всеобщей бедности. Вот так корифеи китайской торговли ухитрялись обратить нужду в свое преимущество. В погоне за выгодой они смело шли во все уголки Китая и далеко за его пределы. Крупнейшая китайская компания в дореволюционной Москве тоже представляла торговый дом из Шаньси.

Деньги и жизнь, сама материя жизни, издавна связаны в Китае какой-то внутренней, нерасторжимой связью. Собственно, жизнь считалась там займом, выданным в Небесном банке, и она обрывалась, когда кредит был исчерпан. Из всех народов только китайцы завели обычай сжигать умершим фиктивные бумажные деньги, которыми расплачиваются в загробном мире (деньги ведь только знаки и бумажки). Однако и деньги в Китае ценятся в той мере, в какой их можно конвертировать в здоровое и радостное самочувствие жизни, причем взятое не в форме поверхностного и безнравственного гедонизма отдельных особей, а в глубине ее родовой мощи. Семейное и клановое единение индивидуальных жизней – вот то поле, на котором для китайцев сходятся богатство, нравственность и счастье.

Богатые усадьбы в Китае начисто лишены претенциозной монументальности уже потому, что жизнь для китайца сама себя оправдывает и не нуждается во внешних знаках своего величия. Эти знаки лишь оформляют и удостоверяют присутствие жизни в ее первозданном состоянии жизненной ткани. Жизнь размножается клетками, а клетками родовой жизни являются отдельные семьи. Усадьба есть гигантское скопление таких клеток, отлившееся в кристаллически-четкую структуру. Своеобразный коралл человеческого бытия: неподвластный тлению, неподвижный, облекшийся в строгие геометрические формы, но живой субстрат духа. В этом пространстве родовой жизни бесконечно воспроизводит себя один и тот же архитектурный модуль малой семьи, этой клетки родового тела: главный зал напротив входа и два боковых флигеля для младших членов семьи в виде буквы «П». Центром планировочной среды здесь оказывается пустота внутреннего дворика, в котором происходит общение родственников. Та же пустота, кстати сказать, формирует интерьер комнат, предопределяя его многофункциональный характер (в одной комнате жили родители вместе с детьми). Это пространство внутренней самодостаточности рода. Обстановка скудна и включает в себя много декоративных деталей, больше частью подвижных – ширмы, вазы с цветами, курильницы, настольные экраны и проч. Люди утонченного вкуса даже советовали чуть ли не ежедневно переставлять их на новое место, чтобы поддерживать ощущение новизны и свежести домашней атмосферы. В древности мебель вообще ограничивалась легким топчаном, который в зависимости от потребностей момента мог служить и сиденьем, и столом, и кроватью. Уже нетрудно заключить: именно пустота выявляет разнообразие форм человеческого быта и конкретность места.

Чтобы говорить подробнее об устройстве идеального китайского дома, лучше обратиться к конкретному примеру. На меня наибольшее впечатление произвела усадьба клана Ван, расположенная в самом центре провинции, в селении Цзиншэн, что в 12 километрах от уездного города Линши. Она не только самая крупная во всем Китае, но и в своем роде наиболее типичная. Его основоположник Ван Ши, живший в XIV в., был обыкновенным торговцем соевым творогом. Род Ван Ши на протяжении четырех веков усердно умножал свое состояние и к XVIII столетию достиг зенита своего могущества. Главный принцип кланового уклада – органическая полнота жизни. Отдельная семья сама по себе является самодостаточной ячейкой общества. Кроме того, обитатели усадьбы гордились тем, что среди них есть представители всех общественных сословий. Полустертые письмена на каменной плите, установленной в середине XVII в., объявляют: «В семействе Ван из поколения в поколение нарождались знатоки канонов и истории, земледельцы усердно трудились, создавая общее богатство, ремесленники обладали высоким мастерством и производили изящные вещицы, а торговцы устремлялись за выгодой по озерам и морям и приобретали миллионные состояния». Наконец строение клана выражало идею полноты всего космоса. Он разделялся на пять ветвей, эмблемами которых служили пять стихий китайской космологии: Дерево, Вода, Земля, Огонь и Металл.

Ощущение внутренней полноты освобождает от необходимости что-то переделывать, на что-то воздействовать. Оно требует только возделывать, культивировать самое себя. Здесь таятся корни знаменитого китайского учения о «недеянии», каковое есть не что иное, как способ поддержания, сохранения своей внутренней