Последний удар - Эллери Куин

— Вэл, ради Бога, — говорил Джон, прижатый ею к самому стойлу. — Мы не одни.

— А мне все равно! — со страстью сказала Валентина, не соизволив обернуться. — Я и подумать не могла, что ты окажешься настолько мелок, чтобы прельститься ямочками и клочком рыжей пакли!

— Привет, сестричка, Эллери, — беспомощно сказал Джон. — Слушай, Вэл. Расти будет здесь с минуты на минуту…

— Я сказала, что мне все равно!

Они сидели на лошадях как идиоты, потеряв способность двигаться.

— Я человек, Джон. Да, я сыграла свою роль, как тертая боевая лицедейка — лучшая подруга — свой парень — «я надеюсь, что вы оба будете счастливы!» — черта с два! Любимый мой. я должна сказать, пока не поздно. Я люблю тебя, Джон, люблю, люблю, люблю! Ты не только глуп, но и слеп? Я любила тебя еще тогда, когда ты знать не знал никакой Расти. Нам было так хорошо вместе…

— Знаю, Вэл, знаю. Не подумай, что я забыл… А вы как? Хорошо покатались? Как лесная тропа?

— З-замечательно, — сказала Эллен с таким видом, словно одновременно старалась слезть с лошади и остаться в седле.

— Джон, брось ты их!..

— Мы не могли бы обговорить все это в другой раз? — спросил Джон, стараясь поднырнуть под плотно упертые в стенки руки Валентины.

— Когда? Когда ты женишься на этой Кларе Боу для бедных? — Валентина подавила рыдание. — О, Джони, Джони…

— Пусти, Вэл! Пусти меня! При Эллен и Эллери! Совсем своим любвеобильным умишком тронулась? Вэл!..

Восклицание Джона перешло в какое-то сдавленное бормотание. Эллен и Эллери завороженно смотрели, как блондинка, обхватив Джона — и лишив его возможности сопротивляться, — покрыла его рот страстными поцелуями. Ему удалось высвободить губы лишь настолько, чтобы сказать: «О, боги, и полубоги!» — и рассмеяться в бессильной злобе.

— Привет, Расти!

Эллен и Эллери виновато заерзали в седлах. Там, за ними, на снегу стояла Расти. Похлопав лошадь Эллери по крупу, она решительно вошла в конюшню.

— Ну-с, — сказала Расти. Ее голос вполне мог исходить из какой-нибудь трещины на Южном полюсе. — Что исполняешь, Вэл, — сцену хватания за соломинку в спектакле «Утопающая»?

Эллери, не разжимая губ, сказал:

— А ведь знаешь, Расти, именно это Вэл здесь и исполняла. Репетировала сцену из…

— Ой, заткнитесь! — сердито сказала Валентина. — Так вот, Расти. Теперь ты все знаешь.

— Что я теперь знаю, Вэл? — произнесла Расти ледяным голосом. — Что ты змея подколодная, охотница за чужими мужчинами, двуногая двуличная сука?

— Чертово стремя! — в сердцах сказала Эллен.

Джон кашлянул.

— Расти, послушай..:

— А ты не вмешивайся, Джон Себастиан! — взвизгнула Расти. — Сам скорее всего поощрял ее. Хорошо еще, я вовремя узнала!

— О, Боже, — устало сказал Джон Себастиан. — Понимаешь, детка, хочешь верь, хочешь — не верь, я тут совсем ни при чем — на меня сели и поехали. У меня и свидетели есть. Сестренка, она ведь сама на меня напала? Эллери? Да говорите же, ради Бога!

— Да, — сказала Эллен. — Так оно и было, Расти.

— Да-а, — сказал Эллери. — Так, Расти, оно и было.

— При зрителях? — сказала Расти. — И до какой же низости ты можешь дойти!

— Так я — сука? — бормотала Валентина. — Я сука? — повторила опа. — Кто кого у кого увел, хотела бы я знать, ты, пиратка рыжая!

— Драться хочешь? — звенящим голосом сказала Расти. И к общему ужасу, две молодые особы кинулись друг на друга, выпустив когти, и немедленно конюшня огласилась шарканьем ног, неженственным пыхтением, легкими вскриками сквозь зубы и фырчанием встревоженных лошадей.

— Стоять! — взвизгнула Эллен, борясь со своей вздыбившейся лошадью.

— Этого еще не хватало! — проревел Эллери, осаживая свою.

В общем, им пришлось бороться не на жизнь, а на смерть в течение всей этой невероятной сцены и вынужденного вмешательства Джона, истерического боевого лепета двух разъяренных женщин и наконец прекращения боевых действий. Затем Расти убежала, плача навзрыд и не обращая внимания на вставших дыбом лошадей, и Валентина убежала, тоже рыдая и не обращая внимания, а за ними бежал Джон с громким и откровенным словом древнего происхождения на устах.

— Как будто нам и без этого неприятностей мало, — продолжил свою мысль Эллери, когда они спустя довольно продолжительное время выбрались все-таки из конюшни.

Тут Эллен тоже разревелась, припав к Эллери, и он понял, что на данный момент ему действительно хватит забот, чтобы еще думать о Расти и Джоне, Расти и Мариусе, Джоне и Валентине и, насколько ему было известно, Валентине и Мариусе.

Исполняя обязанности хозяйки дома, Эллен подготовила традиционное новогоднее торжество — с костюмами, шампанским, шариками, хлопушками, шутовскими шапочками, серпантином и кучей конфетти.

Эллен же его и отменила.

— Мы просто не можем позволить себе ничего такого веселого и нормального, дядя Артур, — с яростью заявила она, — раз уж этот праздник обернулся таким кошмаром. Это был бы просто недостойный фарс.

— Хуже, — сказал Эллери. — Вся затея провалилась бы с таким треском, что и в Техасе было бы слышно.

— Согласен, согласен, — с горечью сказал Крейг. Эллери все же настоял на том, чтобы рассказать ему о малоприятной истории в конюшне. Крейг слушал с полубессознательным смирением человека, который больше не способен ничему удивляться.

— Как скажешь, дорогая. О Боже мой, дальше-то что будет?

— Почему этот… этот полицейский не отпустит нас? — воскликнула Эллен.

Это была еще одна гадость в последний день старого года. Лейтенант Луриа прибыл без предуведомления как раз перед обедом с единственной вроде бы целью — еще раз подчеркнуть, что они находятся под домашним арестом. У него был измученный вид, из чего Эллери сделал вывод, что никаких успехов в деле установления личности покойника не было. Луриа имел весьма нелицеприятную беседу с Пейном, который проявлял все большую нервозность, а также пережил истерическую сцену с Вэл Уоррен, для которой все праздники вдруг сделались невыносимо тоскливыми. В конце концов, когда Луриа, мрачнее тучи, ушел, все осталось как было, только еще хуже.

Как бы в знак протеста, Валентина вышла к ужину в полном боевом облачении. Ее вечернее платье было из желтовато-зеленого шифона с наимоднейшими длинными складками и параллельными рядами кружевных оборок. Поверх платья был накинут гармонирующий по цвету жакет из светлого бархата. Валентина незамедлительно настояла на том, чтобы Джон принял у нее жакет, что он и сделал без особой радости. На левой руке ее была надета гладкая белая перчатка о шестнадцати пуговицах, а другую такую же она несла вместе с французской вечерней сумочкой из зеленого шелка-фай, расшитой коралловым и жемчужным бисером. Ее сверкающие зеленые вечерние лодочки были снабжены трехдюймовыми каблуками-шпильками, и она возвышалась над Расти, словно сказочная королева.

Расти была вне себя. Она тоже проигнорировала изменения, внесенные Эллен в распорядок дня, и тоже прошествовала вниз в полном вечернем убранстве. На ней был вечерний ансамбль из гладкого крепа, с жакетом, отороченным белой рысью и доходящим почти до колен. Платье изобиловало волнами, а подол его был длинным и неровным, исполненным драматизма. Единственная беда заключалась в том, что по какому-то дьявольскому совпадению наряд Расти тоже был желтоватозеленым.

Весь ужин они просидели одна напротив другой, злобно пылая глазами. Эллен, облаченная в простенькое шерстяное платье от Нуаре с красно-желтым рисунком, была абсолютно безутешна.

Послетрапезный отдых оказался еще менее радостным. Во-первых, лейтенант Луриа освободил на вечер сержанта Девоу, чтобы тот отпраздновал Новый год по своему усмотрению, а его сменщик — мрачный типчик с синей кожей и приплюснутым носом — подкрадывался к ним каждые десять-пятнадцать минут, словно рассчитывал застать их врасплох в процессе изготовления бомбы. Миссис Браун икала всякий раз, когда он попадал в ее поле зрения.

Мужчины постарше прилагали все усилия, чтобы вести беседу — о «Прощай, оружие» Хемингуэя, о романе Джулии Петеркин «Пурпурная сестра Мери», получившем Пулитцеровскую премию, о «Специалисте» Шика Сейла, о затруднениях Примо де Ривера в Испании, о сообщениях профессора Бэбсона о положении на рынке, о расследованиях сенатского комитета по «сахарному лобби» и слухах о сенсационных разоблачениях, о модернистском движении в искусстве, во главе которого стоят Пикассо, Модильяни, Архипенко, Утрилло и Сутин — тот самый Сутин, который берет пейзаж и «швыряет его на холст, как кухонную тряпку — но тряпка эта на наших глазах загорается!» (такую вот цитату привел Дэн Фримен), о недавно разработанном и разрекламированном этиловом бензине, о перелетах самолетов «Пан-Америкэн» через море в Вест-Индию, об утверждении сэра Джеймса Джинза во «Вселенной вокруг нас», что «Бог — математик; Вселенная не была создана для человека», о растущем влиянии Голландца, о новых калькуляторах фирмы Ай-би-эм, о достижениях Боба Джонса и Хелен Уиллс, о болезни Георга V. Но каждая тема, за отсутствием вдохновения, угасала, а новая возникала лишь для того, чтобы как-то выйти из мертвящих маленьких пауз.