Последний удар - Эллери Куин

Запись за этот день он закончил так:

«Абсурдность сегодняшнего представления подобна смеху во тьме. По фактуре все это — безобидная чепуха, но сквозь нее пропущена некая невидимая зловещая нить. Но где, где? Где смысл в этой бессмыслице? Что означают эти подарки? Кто их по всему дому разбрасывает?.. И кто же мертвец?»

Шестой вечер: понедельник, 30 декабря 1929 года

Глава Восьмая, в которой с достопочтенным мистером Гардинером случается не вполне достопочтенное происшествие, «Дом Фримена» начинает шататься, а молодой Джон ложится спать с кнутом

В понедельник утром мистер Гардинер спустился вниз с сердцем столь же тяжелым, как его походка. С самой рождественской ночи старый священник спал плохо, но усталость, которую он ощущал, была в значительной мере усталостью души. Он с возрастающим предчувствием дурного взирал на события в доме Крейга; каждую ночь, лежа в постели, он искрение молился, чтобы чудесным образом нашлось объяснение всему, полное юмора и благожелательства. Мертвеца в библиотеке он решительно выкинул из своих мыслей: это было событие, в котором мог разобраться только Господь, а в глубине души мистер Гардинер знал, что для мира, в котором он жил, Второе Пришествие — вещь маловероятная.

Поскольку он пребывал в замешательстве и поскольку в замешательстве этом он усматривал некое собственное прегрешение или, по меньшей мере, нетвердость в вере, мистер Гардинер избрал это утро для умерщвления плоти. Обогнув столовую, откуда доносились неясные голоса его сотоварищей-гостей, старый джентльмен прошел через гостиную и тихо вошел в библиотеку хозяина. Он намеревался написать письмо епископу. Такова была рекомендация самого епископа для своих отошедших от дел приходских священников во времена испытаний и сомнений, ибо разве не сказано в Евангелии от Иоанна, глава 10, стих. 11: «Пастырь добрый полагает жизнь свою за овец».

Итак, мистер Гардинер уселся за стол, открыл пенал, который принес с собой, отвинтил колпачок авторучки — сколько проповедей вышло из-под ее притупившегося пера! — коротко помолился о вдохновении и начал писать.

Он затруднился бы сказать, сколько времени он писал. Он смутно ощущал, что через гостиную проходили люди — слышались голоса, смех, шаги — но лишь некоторое время спустя он осознал, что звуки эти давно уже стихли. «Должно быть, все вышли из дому или разошлись по своим комнатам», — подумал он и начал читать написанное, беззвучно шевеля губами.

И в этот момент он услышал в гостиной два голоса; мистер Гардинер и вовсе бы не расслышал их, если бы вокруг не стояла такая глубокая тишина. Один голос принадлежал невысокому человеку с большой, наполовину лысой головой и прекрасными печальными карими глазами — мистеру Фримену, издателю; другой — Джону. Судя по всему, это была деловая беседа, и поскольку велась она вполголоса, мистер Гардинер заключил, что она была конфиденциальной. Немного сконфузившись, он подумал, не стоит ли ему подойти к дверям и обнаружить свое присутствие. «Но это могло бы смутить беседующих, — после некоторого раздумья решил он, — особенно робкого мистера Фримена». Мистер Гардинер решил оставаться на месте, не пытаясь ни сдерживать свои естественные движения, ни привлекать к себе излишнего внимания. Вполне вероятно, что один из собеседников, передвигаясь, увидит его через открытую дверь.

А затем, внезапно, мистер Гардинер стал всем сердцем надеяться, что этого не произойдет. Ибо то, что он посчитал деловой беседой, стало приобретать зловещий характер.

Джон вел себя отвратительно, просто мерзко. Он начал с того, что вспомнил, что издательство мистера Фримена, «Дом Фримена», было основано его, Джона Себастиана, отцом и Артуром Крейгом и что, хотя Артур Крейг добровольно продал компанию «Себастиан и Крейг» после безвременной кончины Джона-старшего, он, Джон-сын, давно уже считает эту продажу оскорблением памяти отца и многие годы ищет способ «исправить несправедливость». Наконец, он понял, как это можно сделать. 6 января 1930 года он, Джон, вступает во владение отцовским наследством. Он будет владеть миллионами. Он просто откупит издательство назад.

Сказано все это было с улыбочками, издевательским тоном, который мистер Гардинер счел весьма омерзительным.

Мистер Фримен говорил как-то неуверенно, словно надеялся, но не был вполне уверен, что молодой человек просто его разыгрывает. Но издатель также воспринял этот тон как, по меньшей мере, неприятный.

Наступила пауза, как будто мистер Фримен раздумывал, а Джон выжидал; потом мистер Гардинер услышал, как старший собеседник с нервным смешком сказал:

— А я-то уже на мгновение подумал, что вы это всерьез, Джон.

— И были абсолютно правы.

Возникла еще одна пауза, за время которой Гардинер попытался забыть и сами слова, и тон, которым они были произнесены. Но не смог.

Голос Фримена произнес:

— Я… даже не знаю, что сказать, Джон. Если это серьезное предложение для «Дома Фримена», то я тронут, действительно тронут, особенно теми чувствами, которыми ваше предложение вызвано. Только «Дом Фримена» не продается.

— Вы в этом абсолютно уверены?

— Конечно, уверен, — сказал уязвленный издатель. — К чему такие вопросы?

— Мистер Фримен, я хочу иметь издательство, и вы мне продадите его — или ваш контрольный пакет, что одно и то же. Грабить вас я не собираюсь. Я в состоянии заплатить столько, сколько это предприятие стоит, — и заплачу. Но вы должны понять, что у вас нет выбора. Выбирать буду я.

Мистер Гардинер чуть не вскочил на ноги.

Бедняга издатель беспомощно проговорил:

— Джон, либо вы меня разыгрываете, либо вы очень больны. Но если вы настроены доиграть эту сцену до конца, я буду столь же серьезен, как и вы, по вашим же словам. Я никакого отношения к первоначальной продаже не имею. Она явилась исключительно следствием трагической смерти вашего отца и, насколько я понимаю, ощущения Крейга, что в одиночку он не в состоянии был бы продолжить дело. С того времени фирма сменила нескольких владельцев. Я всего лишь ее владелец на данный момент. Когда я приобрел фирму, она была на грани банкротства. Я вложил в нее массу труда, Джон. Я сделал из нее, возможно, лучшее из небольших издательств Нью-Йорка. Теперь вы утверждаете, что хотите ее отобрать. Я мог бы спросить: «Почему? По какому праву?» — но не стану этого делать. Я только спрошу и жду от вас прямого ответа, без всяких околичностей — почему это выбирать будете вы? Каким именно образом вы намерены заставить меня продать дело?

Мистер Фримен говорил все более решительным голосом, и мистер Гардинер почувствовал искушение громогласно произнести «Браво!». Но он остался сидеть за столом, напрягая слух.

— Через вашего отца, — сказал Джон Себастиан.

— Через моего отца? — Даже в библиотеке мистер Гардинер почувствовал, насколько ошеломлен издатель. — Отца?

— Я хочу, чтобы вы проявили благоразумие, — печально произнес ненавистный молодой голос. — Мне это нравится не больше вашего. Не вынуждайте меня, мистер Фримен.

Из гостиной донеслось какое-то шипение и звук удара кулаком по креслу.

— Какая… какая наглость! Слушайте, какое отношение к этому имеет мой отец? Чего ради вы впутываете в этот кошмар старого больного человека, которого даже не знаете?

— Ах, он же старенький? За семьдесят… Ладно, мистер Фримен, вы сами напросились. Когда я принял решение откупить издательство, я знал, что мне придется подыскать аргументы посильнее денег. Я, честно говоря, навел кой-какие справочки. Когда ничего не смог накопать на вас, я занялся вашим семейством. Ваш отец — иммигрант, так ведь?

— Да, — сказал Фримен. У мистера Гардинера сердце кровью обливалось от жалости к нему.

— Правоверный еврей из Германии, бежавший оттуда под вымышленным именем. У него имелись большие неприятности политического характера с правительством кайзеровской Германии.

— С кем вы говорили? — прошептал издатель. — С каким Иудой?

— Я полагаю, он боялся, что сюда его не пустят. В любом случае, он дал ложные сведения иммиграционной службе. После этого он боялся подать заявление на получение гражданства. Он ведь так и не стал американским гражданином. Он все еще подданный Германии, и если к тем ложным сведениям, которые он дал под присягой, привлечь внимание иммиграционных властей, его вполне могут — даже и в его возрасте — депортировать в Германию.

— Невозможно! — в ужасе сказал Фримен. — Они никогда так не поступят. Ему семьдесят четыре года. Это убьет его. Это будет смертный приговор. Говорю вам, они так никогда не поступят!

Джон Себастиан вежливо спросил:

— Так что, хотите рискнуть или все же продадите мне «Дом Фримена»?

Последовало долгое молчание. Потом мистер Гардинер услышал страшный голос издателя: