Последний удар - Эллери Куин

— И вы не спросили?

— Конечно, спросила.

— И как он ответил?

— Он засмеялся, поцеловал меня и сказал, что мы пока еще не муж и жена. Почему бы вам самому не спросить его?

— Пожалуй, так и поступлю, — сказал Эллери. — Даже рискуя получить от него поцелуй.

Его напускная серьезность скрывала серьезность подлинную. Но Эллери никак ее не выказал, когда отвел Джона в сторонку.

— Так как же, Джонни-малыш? — спросил он, — откуда два Козерога?

— Как ты узнал? — неприязненно спросил Джон. — Расти сболтнула?

— Нет. Она лишь подтвердила то, что мне и так было известно.

Джон очень невесело сказал:

— Выходит, ты наводил обо мне справки?

— Да так, нужно было одну идейку проверить. А что, Джон, ты против того, чтобы о тебе справлялись?

— Да, против, — медленно ответил Джон.

— Послушай-ка, друг. В этом доме произошло убийство…

— Боже мой! — воскликнул молодой поэт. — Ты полагаешь, что я к этому как-то причастен? Эллери, да я не больше твоего знаю, кто этот старик и как его угораздило оказаться здесь убитым!

— Тогда почему ты мне не рассказал о двух Козерогах?

Джон хладнокровно ответил:

— Потому что пока я предпочитаю этого не делать. Еще вопросы будут?

— Пожалуй, нет.

Эллери на мгновение задержался. Джон же присоединился к компании, что-то сказал Расти, получил в ответ восторженный поцелуй и сразу же принялся лепить снежную бабу при радостном содействии Расти.

Эллери неспешно направился к дому. Как только он вышел из их поля зрения, он заметно прибавил шагу. Тихонечко войдя в дом, он столкнулся там со старым мистером Гардинером и Оливетт Браун, буркнул что-то такое насчет намерения пойти вздремнуть, устало протащился вверх по лестнице… и единым духом влетел в комнату Джона.

Это была очень большая комната с громадным эркером, собственным камином, гигантской постелью и невероятных размеров встроенными шкафами для одежды. Стены были обвешаны старыми вымпелами колледжей и всякими трофеями подросткового возраста — табличками с надписью «СТОП», «ПАРКОВКА ЗАПРЕЩАЕТСЯ», «ПО ГАЗОНАМ НЕ ХОДИТЬ» — скрещенными рапирами, покрытыми пятнами ржавчины, траченным молью хвостом енота, плакатами, рекламирующими путешествия по Франции, и множеством других вещественных напоминаний о днях ранней юности Джона.

Эллери сразу устремился к ближайшему шкафу и открыл дверцу. На некоторое время он застыл с широко раскрытыми глазами.

Затем он открыл другой шкаф.

Он все еще стоял в ошеломлении, когда за его спиной раздался ледяной голос:

— Я всегда уподоблял сыщиков тараканам, соглядатаям, вшам и прочим паразитам. Чем это ты тут занимаешься?

— Аналогичные недальновидные определения отпускались в адрес Джона С. Самнера, епископа Кэннона и каноника Чейза, — сказал Эллери, не шелохнувшись. — Для кого сыщик, а для кого и борец за правое дело. Я занят поисками истины, как считаю нужным, и ты мне в этом не очень-то помогаешь. — Он развернулся. — И все же, Джон, я обязан принести тебе извинения за то, что в данный момент делаю. А теперь объясни мне, почему каждый костюм, пальто, спортивная одежда, шляпа, свитер, ботинки и все прочее в этих шкафах имеется в двойном размере?

Как ни странно, уголки красивого рта Джопа поднялись в ухмылке.

— Хочешь сказать, что ты просто обо всем догадался потому, что у Мойлана мне сделали два одинаковых зажима?

Эллери принял обиженный вид.

— «Догадаться» — это бранное слово в моем лексиконе. Нет, я мог еще на кое-что опереться. Но ты не ответил на мой вопрос.

Ухмылка расползлась вширь.

— Ты, может, сочтешь это бессмыслицей, по у меня всегда был пунктик насчет одежды, а поскольку она на мне просто горит, то я и взял себе за правило покупать все en double[По паре (фр.).]. Я знаю, что это экстравагантно, но в чем же тогда преимущества поэта, если он не может потакать хоть нескольким своим капризам?

— И только-то? — тихо сказал Эллери.

— И только. Вот полюбуйся. — Джон начал распахивать ящики комода. — Парные рубашки, платки, галстуки, булавки для галстуков, ремни, подтяжки, носки…

— Даже монограммы. — Эллери пощупал два одинаковых галстука с монограммами «Дж. С.».

— Эта мания простирается и на бумажники, перстни с печаткой, портсигары… За психиатром бежать не собираешься?

— По поводу столь последовательной мании? — Эллери с улыбкой покачал головой.

Джона это тоже, казалось, позабавило.

— Ты мне не веришь.

— А помнишь, что сказал Оскар Уайлд: «Можно верить в невозможное, но в неправдоподобное — никогда»?

— Согласен. Например, я никогда не верил в такую неправдоподобную вещь, что ты тайком заберешься ко мне в комнату, как пресловутый «тать в ночи».

— Я лишь сослался на слова Оскара Уайлда. Лично я не только могу верить, но нередко и верю в неправдоподобное. Мне для этого требуется только, чтобы факты не указывали на какой-то другой вывод.

— А в данном случае факты указывают на другой вывод?

— Те факты, которыми я сейчас располагаю, — сказал Эллери, — да.

Их улыбки скрестились, и Эллери ушел.

В этот вечер подарок нашел Эллери.

Это произошло в то время, когда вся компания после ужина слушала передачу Мейджора Бауэрса «Семейство из Капитолия». Эллери обнаружил, что у пего кончился трубочный табак. Он поднялся в свою комнату, чтобы наполнить кисет, а там, на кровати, лежала веселенькая рождественская коробочка в отличительной красно-зеленой фольге, обвязанная все той же золоченой лентой и снабженная бирочкой Санта-Клауса с напечатанным именем.

Эта коробочка была существенно больше, чем две предыдущие. Он осторожно отнес ее вниз.

— Номер пять, — объявил он.

Крейг поспешно выключил радио.

Эллери положил коробку на узкий стол. Все молча выстроились вдоль стола. Эллери сорвал обертку, под которой была уже привычная белая коробка. В ней лежал какой-то предмет, завернутый в красную оберточную бумагу, а на нем — белая карточка:

В пятый Святок вечерокШлю тебе, мой голубок.Из гипса р у к у(Не понял, в чем вся штука?)С черной меткой на л а д о ш к е.(Затревожился немножко?)

Когда он снял обертку, там действительно была рука — мужская рука из гипса — костлявая, совсем истощенная, пальцы у нее были слегка согнуты, а большой — несколько отставлен, выражал как бы мольбу или капитуляцию. На белом гипсе открытой ладони насмешник-отправитель мягким карандашом отчетливо начертал крест.

— Да уж, не понять, что он на сей раз имеет в виду, просто невозможно, а? — сказал Джон с коротким смешком. Он автоматически повернулся в сторону буфета со спиртным.

— Расти, — сказал Эллери, — это, по-вашему, слепок?

— Нет. — Расти с тревогой смотрела на Джона. — Больше похоже на модель, по которым изучают анатомию на уроках изобразительного искусства. Подобные вещи можно купить в любом художественном магазине.

— Крестиком, как говорится, отмечено место, — пробормотал Артур Крейг. — Но почему рука?

— Хиромантия, — вдруг сказала миссис Браун. — Ладонь — линия жизни — крест пересекает линию жизни…

— Может, мне глотку себе перерезать и положить конец всей неопределенности? — спросил Джон с тем же странным смешком.

— Я полагаю, Джон, что мы обойдемся без глупых шуток, — резко сказал его бородатый опекун. — Мистер Куин, вам это больше говорит, нежели все предыдущее?

— Ни на йоту. — Эллери перевернул карточку. — А вот здесь еще карандашный набросок. Голая суть руки, — проговорил он. — Форма, низведенная до чистой анатомической функции. И крестик не забыли — на тот случай, если Джон разучился читать, я полагаю. Это настолько бессмысленно, что даже страшно.

Он швырнул карточку на стол и отвернулся. Поодиночке все снова разошлись по своим креслам. Никто, даже доктор Дарк, не был расположен слушать радио.

— Джон, милый, — сказала Расти.

— Что?

— Милый, ты ведь это на самом деле всерьез не принимаешь?

— О, нет, — сказал Джон. — Меня ведь вскормили на угрозах смерти. Они для меня, прелестная Расти Браун, ничего особенного не значат. Я их жру на завтрак, рыгаю ими на обед и перевариваю их за ужином. Они, деточка, отскакивают от меня, как от стенки горох. Нет, серьезно! — Он взорвался. — Что я, по-твоему, Расти, со смеху помереть должен, что ли?

—' Джон, Джон, — сказал его опекун.

— Ну же, Эллери! — кричал Джон. — Это же твоя стихия. Типа «психоз-люкс». Ну, не таи же от нас! Давай, излагай!

— Внимание, внимание! — сказал Мариус, постучав стаканом о ручку кресла. — Речь.

— Подоходчивей, — мрачно сказал Роланд Пейн.