Колонна и горизонты - Радоня Вешович

за ним. В лесу, на заросшей травой полянке, уже собрались все члены нашей ротной ячейки. Сколько различных тревожных мыслей пришло мне в голову, пока я вглядывался в лица товарищей и делал выводы, от которых у меня перехватывало дыхание. Я думал о железной выдержке присутствующих здесь бойцов: Войо, Живко, Драгутина, Вуксана, Владо и Михайла. В те трудные минуты, когда я не видел реального выхода из создавшегося положения, эти люди не теряли присутствия духа. Может быть, эти качества дала им сама природа, но, скорее всего, они выработали их в себе. Всех присутствующих я, конечно, хорошо знал, но теперь у меня появилось такое чувство, что я впервые их вижу. Хотелось угадать их мысли. Если раньше я, замечая недостатки у моих товарищей, мысленно прикидывал, как их исправить, что подсказать этим товарищам, то теперь все мое внимание сосредоточилось на том, что я должен сделать сам для усовершенствования своего характера. В конце собрания я обещал товарищам сделать все возможное, чтобы доказать и себе и им, что коммунистом я становлюсь не ради того, чтобы хвалиться своей принадлежностью к партии, а затем, чтобы еще более твердым шагом идти дальше по нашему общему пути. Я просил товарищей помочь мне в этом и, не стесняясь, указать мне мои недостатки.

Возле мостовых опор с нашей стороны реки группа бойцов и гражданских лиц после тщательного осмотра конструкции начала минирование. Наша рота получила приказ оказывать им помощь, пока не будет отозвана назад, в Негобудже.

На плоскогорье еще стояла промежуточная пора — ни зима, ни весна. Солнце растапливало снежные шапки у Чировой пещеры, унавоженные клочки обрабатываемой земли были залиты водой. Дождь часто переходил в мокрый снег. К горам Дурмитор, изолированным каждую зиму от остального мира непроходимыми снегами, недоступным ни для добра, ни для зла, в ту весну, почти год спустя после начала восстания, впервые приблизились несколько сотен черногорских четников.

По стрельбе, которая доносилась со стороны Вратла, по тому, как крестьяне, разговаривая между собой, указывали своими палками в том направлении, чувствовалось, что четники выжидают момент, чтобы совершить налет и захватить небольшой район свободной территории. Я ощутил эту близость противника и тогда, когда разговорился с одним местным крестьянином. Какое-то отчуждение было в нем. Он говорил, а сам точно при этом не присутствовал. Я словно опускал ведро в колодец и, поднимая его, по вороту чувствовал, что оно возвращается пустым. Не было самого главного — откровенности. Она будто утонула или же была проглочена страхом.

Наконец однажды вечером наш батальон получил приказ выступить в направлении Вратла, откуда доносилась сильная стрельба. После совещания, в котором участвовали краевой комитет партии, военное руководство Черногории, а также представители нашего командования во главе с Перо Четковичем, была разработана наступательная операция с целью изгнания четников с этой территории. Преодолев несколько вершин и заросшую можжевельником каменистую местность, мы вышли к Тарскому ущелью. В непроглядной тьме я мог только догадываться, что мы идем вверх по течению, по краю ущелья, в направлении Мойковаца. Нас сопровождал шум воды.

Около полуночи колонна спустилась к речке Таре. Над нами нависали покрытые лишайником скалы, на вершинах гор росли буки с только что распустившимися листьями. Крыши сараев и неподвижные водяные мельницы заслоняли речку. Некоторое время мы шли по хорошей проселочной дороге, а затем свернули к вершинам, которые, наподобие огромных лошадиных зубов, возвышались над ущельем. С огромным трудом мы поднимались вверх. Кто-нибудь оступался, ронял из рук винтовку или автомат и был вынужден спускаться вниз, к дереву или камню, за которые зацеплялось ползшее вниз оружие. С тоской смотрел такой боец наверх и чертыхался, потому что снова нужно было карабкаться по отвесному скату.

На рассвете голова колонны достигла вершины. Попивода, который нес в руках знамя, торопился посмотреть, что находится по ту сторону скал. Внизу, на дне ущелья позади нас, над крышами, начинал виться дым. Горные вершины вокруг нас походили на доисторических рептилий, застывших в судорожном движении и превратившихся в этот фантастический рельеф, по которому осторожно передвигался наш батальон. Снег в углублениях скал Дурмиторского горного массива вблизи Жабляка в мглистой дали напоминал стада пестрых коров.

Двигаясь, мы отклонялись вправо, чтобы влиться в общий боевой порядок черногорских батальонов и занять свой исходный рубеж для совместного наступления. Снежная корка на вершине гор была настолько прочной, что мы, особенно самые тощие из нас, легко передвигались по поверхности, не проваливаясь в снег.

Разведка, голод и ожидание начала наступления в заметенных до самых крыш хижинах Вратла лишали нас сил. Кусок недожаренной баранины, который нам выдавали два раза в день, только разжигал чувство голода. Когда резали овцу, мы подставляли котелки, чтобы собрать ее кровь и, поджарив на огне, дополнить свое питание. Отсутствие хлеба вызвало у нас странное бессилие, которое ослабляло мышцы и подавляло жизненную волю, читалось по глазам и лицам людей. Пока я лежал, я чувствовал себя совершенно здоровым, но стоило мне встать и сделать шаг, как в суставах начинался скрип и одновременно с телесной слабостью появлялось что-то вроде душевного бессилия. Самая незначительная неровность под ногами вызывали у меня настоящие страдания. Мое лицо настолько осунулось, что товарищи, патрулировавшие со мной, начали за меня беспокоиться и шутками старались заставить меня улыбнуться. Я тоже подзадоривал их, чтобы они улыбнулись, если найдут для этого силы. Страшным казалось уже одно то, что мы от слабости не могли даже улыбнуться.

Спать мы ложились на голые доски, поближе к огню. Чтобы меньше дуло, мы делали возвышение, подкладывали под доски камни. Набросив на себя шинели, мы застегивали их вороты на уровне ушей и так засыпали, согреваясь собственным дыханием. Правда, голод долго не давал уснуть. Воображение рисовало стол, заставленный самыми вкусными блюдами. На нем лежали ароматные куски только что снятого с противня кукурузного хлеба, любимая домашняя кислая капуста и сухая грудинка. И все это происходило в моем родном крае. В мечтах соединялись физический голод и тоска по родному краю, вызванная близостью Беласицы, Комови и Турьяка. Эти картины были настолько сильными, что я просыпался и замечал, что у меня после разговора с матерью во сне влажные ресницы и что я все еще двигаю челюстью, словно во рту у меня пища…

Возвращаясь после патрулирования, я в центре лагеря натолкнулся на наших тыловиков, которые разделывали овцу к ужину. Увидев, что я от усталости едва передвигаю ноги,