Аю-Даг. Роман. Второе издание - Наталья Струтинская

Я не знала, что испытал Василий тогда, на мысе, и понял ли он мой порыв, и ощутил ли перемену во мне, но сейчас он держался спокойно. Я уже забыла и об откровении Вадима, и о том, что хотела рассказать Василию о нем, переубедить его. Сейчас он мне казался правым во всем, родным, источником тепла. Мне не хотелось, чтобы он уходил. Мне казалось, что если я его отпущу, он уже не вернется. Я подсознательно боялась повторения тех трех долгих дней, когда я ждала, впервые в жизни ждала звонка и в то же время знала, что его не будет. Что подсказывало мне это тогда? Ничего не было, ничего. И даже если воспоминание о Лазурном мысе не занимало мыслей Василия так, как занимало мои, что могло объяснить его отстраненность? Прошла неделя со дня моего приезда сюда, и осталось две недели – две жалкие, короткие недели – до моего отъезда. И он не находил или, что было обиднее всего, не хотел найти времени для меня. Хотя бы часа, чтобы увидеть меня, поговорить со мной. И пусть горячо любимые образы Димы и Коленьки остались в памяти, и дружба наша с возрастом приобрела оттенок приятельских отношений, с Васей дело обстояло иначе. Я с нетерпением ждала этого лета, ждала встречи, и теперь мое сердце сжимало разочарование. И с каждым днем неприятная мысль, какое-то предчувствие посещало меня все чаще – предчувствие расставания. Я объясняла это предчувствие тем, что, возможно, в то утро могла отпугнуть его, и его отношение ко мне могло измениться.

Василий был рядом, – он был сейчас, здесь, но, казалось, был далеко. Мне хотелось коснуться его, но я не могла. И тогда он, словно прочитав мои мысли и почувствовав на себе мой взгляд, неожиданно обернулся, и я быстро опустила глаза.

Внезапно с улицы донеслись громкие голоса и послышалось какое-то движение. Через несколько мгновений со стороны сада появилась бабушка в высоких резиновых перчатках. Калитка распахнулась, и бодрой, раздраженной походкой вошел дед, держа в руках косу.

– Ай-я-яй, – протянул он, и на высоком лбу его образовалась суровая складка, – что творит, паразит!

С улицы еще доносились чьи-то голоса и крики.

– Петь, что случилось? – стягивая с рук перчатки, озабоченно спросила бабушка.

– От паразит, – только вздыхал дед и, поставив косу, снова энергично вышел на усыпанную щебенкой улицу.

Переглянувшись с Василием, мы вышли вслед за бабушкой за калитку.

В соседнем проулке собралось человек пять. Там, рядом с домом, прямо под забором, проходил небольшой овражек, скрытый от глаз и дороги кустами. На перекрестке, у этого овражка, стояли люди и громко переговаривались. Особенно громко говорил дед, разъясняя что-то мужчине лет шестидесяти пяти, понуро опустившему свои плечи под напором упрямо выставленной дедом вперед груди.

– Эх ты ж пес, что ж ты делаешь! – донесся до нас голос дедушки. – Ай-я-яй!

– Твоя земля шоль? – слабым, сиплым голосом отвечал сосед.

– Да как бы и не моя, можно ль? Э-эй…

– Да шо ты, не тоби ж в огород кидаю! – махнув рукой, откликался сосед. – Уберуть.

– Да кто ж уберет-то?

– Мусоровоз.

– Мусорово-о-оз! – протянул дед, качая головой. – Разве ж мусоровоз ездит сюда!

– А то не ездить! – хрипел сосед.

– Именно, что не ездит. И как положил ты его, так и будет лежать, – дед указывал твердой рукой на груду веток и что-то белеющее у самого края овражка. – Ай-я-яй, вот бестолочь-то!

– Ты шо обзываесся? – обиженно прохрипел сосед, выпрямляя плечи.

– Эй-ей, обзываесся! Своими именами называю. Увози, давай!

– Куда увозить-то?

– Да куда хошь, только чтоб этого не было здесь! Машину нанимай.

– Да шо ты, Петро, – махнул рукой сосед. – Сожгу!

– Сожгу-у, – протянул дед. – Неужто ж здесь жечь можно!

– А отчего ж нельзя-то? – развел руками сосед.

– От глупая твоя борода! Здесь ж кусты, да забор деревянный!

– И шо з ними сделаться? – упирался сосед. – Ничого не будэ!

– Дурно-ой! Забирай к себе, кому говорят! У своего забора и жги.

– Не твоя земля, – заладил сосед, все повторяя свой единственный и, как ему казалось, убедительный довод, – не тебе тут решать!

– От скотина! – махнул рукой дед и направился к дому.

– От и иди-и, – крикнул ему вслед сосед, опираясь на грабли.

Дед зашел за ворота и через пару мгновений вернулся, везя перед собой телегу.

– Куды! – воскликнул сосед, увидев уверенно направляющегося к нему деда.

– Ах, ты ж, пес! – сказал дед, подвозя телегу прямо к краю овражка. – А ну-у!

Здесь же была и жена соседа, женщина пышных форм и растерянного лица, и сама хозяйка дома, у которого находился этот овражек, в котором собирались или не собирались сжигать мусор, и мальчонка лет семи-восьми, по всей вероятности, внук соседа, задумчиво почесывающий затылок. И все уставились на деда, который, раздвигая кусты, спустился в овраг и, кряхтя, стал вытаскивать оттуда серые мешки, из которых торчали сухие ветки. Василий, стоявший позади меня, подбежал к нему.

Сосед этот, с которым без малого лет тридцать боролся дед, стоял позади него, не решаясь уже возразить больше. А дед, при помощи Василия водрузив мешки на телегу, направился прямо к дому соседа, перед которым зеленела чистая лужайка, и с кажущейся легкостью выбросил мешки прямо у его калитки.

Овражек этот, некогда бывший шире, теперь сделался совсем маленьким, стыдливо прижавшись к самому деревянному высокому забору. Когда-то он был таким глубоким, что дно его едва просматривалось из-за густых ветвей деревьев, что росли на нем. Теперь же на дне его по весне, тихонько журча, бежал тонкий мутный ручеек, неся бывшие скрытыми под снегом бумажки и фантики, пустые бутылки, должные бы, по мнению бросавших их в него, исчезнуть там. Но фантики не только не исчезали, но предательски выносились этим самым ручейком на улицу чуть ниже той, где жили мы. Так, с годами, овраг постепенно засыпали ветками, золой, мусором, и он уменьшался. И каждую весну дед и бабушка, вооруженные граблями, выходили и чистили его – овраг, находившийся в соседнем проулке.

И никого не волновало – ни саму хозяйку, под домом которой пролегал этот овраг, ни соседних жителей – то обстоятельство, что овраг засыпали мусором. Кто должен был убирать его после них? Куда он должен был деваться? Никто не знает.

Никто и не думал об этом, потому что каждую весну овраг был чист и снова был свободен для новой партии выражения дрянной человеческой сущности.

И сосед, побежавший к своей лужайке, искренне не понимал, что вызывало в дедушке такое негодование. Что было дурного в том, что в овраг, за кусты, было выброшено то, что мозолило глаза при свете дня? И теперь сосед этот, сопровождаемый причитаниями своей жены, что-то обиженно восклицал, убиваясь за свою чистую лужайку, которую исполосовал телегой дед.

А мальчонка жался к юбке бабушки, сверкая глазами на нашего деда. Он видел, как делают его бабушка с дедушкой, и как, стало быть, должно делать.

А хозяйка дома, ухватившаяся за свою калитку, равнодушно созерцала происходящее. Что толку, мол, ругаться – все равно кидать будут. А за забором и не видно ничего.

А потом все расходились по домам и за ужином, после вечерних новостей, начинали хаять страну, правительство, государство. Почему, мол, мы так плохо живем. В Швейцарии вон на велосипедах катаются, и дороги у них чистые, и пенсии большие. И никто не увидит той тонкой связи между этим маленьким овражком и своим государством, и не объяснит сам себе причины собственного недовольства своей жизнью.

А ведь страна в общем – это совокупность маленьких государств в частности. А маленькое это государство есть дом, улица, на которой ты живешь, и порядок в нем. И оттого порядка нет, что хаос в головах. И нет смысла рассуждать о глобальных вещах, если с собственным маленьким государством разобраться не можем и понять и осознать не можем, что никто не обязан убирать, подтирать и подметать за нами, и что не спрятать за кустами этого менталитета, непонятно откуда родившегося в людях.

– Мне идти надо, – сказал мне Вася, подходя ко мне и теребя за ухом котенка, задремавшего на моих руках.

– Так скоро? – спросила я, и сердце мое сжала тоска.

– Если бы только была моя воля… – сказал Вася, но тут мимо нас прошел дед, везя телегу обратно.

– От паразит! – шипел он, не обращая внимания на возгласы, которые ему в спину бросал сосед со своей женой, и, похлопав Васю по плечу, сказал: – Спасибо, Василь! От паразит…

И Вася ушел, оставив меня посреди улицы с котенком на руках.

Глава 17

Меня разбудило легкое постукивание по стеклу. Сначала я подумала, что снова начинается дождь. Посмотрела на часы – без двух минут семь. Желтые лучи солнца играли на занавесках, яблоня мягко покачивалась от легкого ветра. Бонус, свернувшись комочком, тихо посапывал у меня под рукой.