Аю-Даг. Роман. Второе издание - Наталья Струтинская

Мы сели в тени пожелтевшей на солнце, одинокой, выгнутой на ветру сосны.

Мы отошли на значительное расстояние от толпы туристов, атакующих местные деревянные кафе и сувенирные лавки. Здесь были редкие отдыхающие, фотографирующиеся на фоне горной долины. Волосы рвал ветер, внезапно донесший до меня все тот же сладкий аромат мужского парфюма.

– Странно, что мы не общались, верно? – спросил Вадим.

– Всему свое время, – пожала я плечами.

– Ведь ты живешь в Санкт-Петербурге?

– Да, сюда я приезжаю каждый год на все лето. Меня не было только в прошлом году.

– Почему не приехала?

– Нужно было уехать в другое место, – помедлив с ответом, сказала я.

От Вадима не ускользнуло мое замешательство.

– Не хочешь говорить? – улыбнулся он и добавил: – Не бойся меня. Мне кое-что рассказывал о тебе Дима.

– Например?

– Ну, например, я знаю, что ты любишь лошадей.

Я рассмеялась.

– Забавно, – я откинула с лица выбившуюся на ветру прядь. – Это все, что ты знаешь обо мне?

– Я думал, ты мне сама расскажешь, – зелено-голубые глаза Вадима были устремлены на меня.

– Дело не в том, боюсь я тебя или нет. Просто я не мастер рассказывать о себе, – я покачала головой, опустив глаза под его пристальным взглядом. – Может быть, ты лучше будешь спрашивать, а я отвечать?

– Хорошо, давай так, – Вадим подался вперед, опираясь на локти. – Так куда ты ездила прошлым летом?

Я исподлобья взглянула на него и улыбнулась.

– Я была в Лондоне.

– Ого. И как там?

– Дождливо.

– А поподробнее?

– Я почти год провела в школе при Кембридже.

– Хорошо знаешь язык? – спросил Вадим.

– Думаю, неплохо.

– Что ты любишь?

– Мне показалось, что ты уже знаешь, что я люблю, – улыбнулась я.

– А помимо конного спорта? Что еще?

– Книги.

– А любимая?

Я задумалась.

– Наверное… «Триумфальная арка» Ремарка.

– Не может быть, – выдохнул Вадим и неожиданно рассмеялся.

– Почему не может быть? – удивилась я.

– Я перечитывал ее три раза.

Я удивленно и восторженно посмотрела на него.

– На данный момент для меня это лучшее из того, что я читала, – с живостью сказала я. – Хотя многие мои приятели считают чтение занятием скучным. Они говорят, что нельзя молодость проводить за книгой.

– Наоборот, чтение – удел молодости, – покачал головой Вадим. – Потом просто не будет для этого времени. – Вадим сощурил голубые глаза, будто что-то вспоминая. – Помнишь ты диалог Кэт и Равика? Короткий диалог о счастье?

– Что для тебя счастье? – сразу вспомнила я отрывок одного из диалогов перечитанной много раз книги.

– Да-да, – Вадим прямо посмотрел мне в глаза. – Ты счастлива, Маша?

Я улыбнулась.

– Вчера ты сам ответил на этот вопрос.

– Я хочу услышать это от тебя.

– Кажется, в книге Кэт подразумевала самую зыбкую разновидность счастья – любовь?

– А что подразумеваешь под счастьем ты?

Я помедлила.

Солнце постепенно выходило из-за сосны, играя на моих руках. Перед нами простиралось широкое плато, как отдельный мир, раскинувшийся над берегом.

– Гармонию, – наконец тихо сказала я. – Гармонию внутри себя.

– И что для тебя гармония?

Сейчас гармонии я не ощущала. Почему? Что нарушало ее?

– Наверное, соответствие ожиданий и действительности, – ответила я.

– А любовь? – загорелое, открытое лицо Вадима было обращено ко мне. – Любовь – это счастье?

– Только тогда, когда ты любишь того, кто любит тебя, – я взглянула на него и улыбнулась. – Оказывается, ты хорошо знаешь Ремерка.

– Ты тоже. Это неожиданно для тебя, верно? – Вадим помедлил. – Я знаю о тех легендах, которые про меня ходят. Знай: не все из того, что про меня говорят, правда.

– А как я узнаю, что правда, а что вымысел? – и, понизив голос, я добавила: – Освободиться от рамок своего «Я» и воспринимать все как есть?

– И это тоже, – усмехнулся Вадим. – Я сам все расскажу тебе.

– Ты расскажешь мне о себе?

– Да. – Вадим прямо посмотрел на меня. – Ты мне нравишься, Маша, я не собираюсь этого скрывать. Но мне кажется, ты знаешь обо мне не то, что мне хотелось бы.

– Неожиданно, – я опустила глаза. – Я знаю только то, что я вижу.

– А что ты видишь?

Я пожала плечами.

– Человека.

Глава 15

Обратно мы решили вернуться тропой, которая была самым коротким маршрутом вниз, к поселку у подножия горы. Тропа эта, достаточно пологая для горы, проходила через сосновый лес, в котором огромные валуны были раскинуты между деревьями. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь густые верхушки деревьев, образовывали на грунтовой дороге мраморный рисунок теней. Ветер здесь был тише, изредка тревожа зеленую листву.

Мы медленно шли, время от времени останавливаясь, разговаривая о пустяках, о которых обычно говорят два молодых, незнакомых друг с другом человека. Я встретила со стороны Вадима стремление узнать меня. Он расспрашивал меня о моей жизни, и я рассказывала ему. Недоверие мое и сомнение, воспитываемые годами тем предубеждением, которое сложилось у меня по отношению к этому человеку, постепенно сменялись полным расположением к нему. Я говорила о своей жизни, не преуменьшая и не украшая ее. Искренность в его взгляде рассеивала последние сомнения в честности намерений со стороны этого человека, вся поза его говорила о готовности воспринимать каждое сказанное мною слово.

Я говорила о своей жизни в Петербурге, о больших празднествах, которые устраивались моей семьей и семьями нашего окружения в честь дней рождения, Нового года, Рождества, именин, открытий выставок, подписаний контрактов и других событий, которыми была наполнена суетная жизнь большого города и людей, занятых крупным бизнесом. Я хотела посвятить его в тот блеск и непринужденность, которыми были наполнены мои дни в Петербурге, и которые здесь казались далекими и нереальными, подобно призрачному, яркому сну. Люди, улицы, дома, деревья, мысли, чувства, одежды, желания, потребности, пища, книги, ценности – здесь, на полуострове, все терялось, под воздействием каких-то необычайных сил солнца, природы, людей происходили метаморфозы, которые преобразовывали все это, выставляя в совершенно ином свете. Я говорила о том, чего, мне казалось в ту минуту, не существовало вовсе, словно всю свою жизнь я придумала минуту назад. И человек этот, шедший рядом со мной, внимательно слушал меня, проявляя искренний интерес к тому, что и саму меня переставало интересовать, когда я была здесь.

Потом Вадим заговорил о себе. Отвечая на встречные вопросы, сначала он говорил односложно, будто подбирая слова. Потом ответы его стали более пространными.

Он говорил так, словно именно в эту самую минуту он сам узнавал себя. Слова лились запутанной, бессвязной речью. Он говорил о матери, которая была на пять лет старше его отца; о маленькой сестре, которая всю жизнь находилась на его попечении, потому что родители были заняты своей жизнью; о школе, в которой он не успевал учиться. Потом он рассказал мне, как впервые попробовал курить, и как дурман унес его, и как он погрузился в тот призрачный, туманный мир, в котором кажется все легко и не важно. И как болит голова после полета в этот мир и возвращения на землю. Он рассказывал, как впервые в четырнадцать пришел к металлу, он рассказывал о тех людях, что встретились ему и что услышали и поняли его, и о том, как мало в мире людей, способных услышать, понять и не осудить.

Потом, просветлев, он сказал, что пишет музыку и стихи, и что обещает сыграть мне и прочитать свои стихи. Он говорил, что люди знают его не таким, каков он есть на самом деле. Люди жестоки, и, по его словам, нужно стать глупым и бездарным, равнодушным к происходящему человеком, чтобы быть счастливым среди них, переходя исключительно на чувственное восприятие и не анализируя происходящее.

Он хотел, чтобы я узнала его историю от него же самого, узнала его таким, каков он был на самом деле, а не таким, каким его видели другие. Я слушала его, и мне становилось жаль его. С каждым словом его в моей душе рождалось чувство тонкое, глубокое, опасное – чувство жалости. Мне хотелось понять его, и я понимала его. Мне хотелось утешить его, и я коснулась его в знак того, что он не один теперь, как привык думать, но что теперь у него буду я, если он доверится мне.

Всеми своими силами, чувствами и мыслями я хотела поддержать в этом человеке то, к чему иные не приходят никогда – стремление возрождения своей души. Я видела эту жажду в нем, этот крик о помощи в его зелено-голубых, бездонных глазах, в его затуманенном взгляде, устремленном в пространство при воспоминании о прошлом.

Этому молодому, здоровому человеку было всего двадцать лет, но за его плечами, казалось, была целая жизнь. Душа его уже успела испытать тот подъем и пик своего существования, после которого начинается упадок и скорая смерть. Глубокая, чувственная, она не нашла себе применения, опоры. Она искала, любила, страдала, и, в итоге, разбилась, слишком скоро потревоженная соблазнами и страстями. Это был обыкновенный человек – человек ищущий, человек цепкий, человек, со всеми присущими ему пороками и добродетелями.