Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

дела, потому что под конец Цицерон стал трусом. О, как же я все запутал, Тирон! Я искренне считаю, что Теренция совершенно права, спасая все, что можно, с потерпевшего крушение судна и разводясь со мной.

Вскоре после этого Ватиний принес вести о том, что Цезарь высадился в Таренте и желает видеть Цицерона послезавтра.

— Куда именно нам отправиться? — спросил Цицерон.

— Он остановился на старой вилле Помпея у моря. Знаешь ее? — задал вопрос гость.

Цицерон кивнул. Без сомнения, он вспоминал свое последнее пребывание там, когда они с Помпеем швыряли камешки в волны.

— Знаю, — сказал он тихо.

Ватиний настоял на том, чтобы приставить к нам солдат, хотя Цицерон сказал, что предпочел бы путешествовать без большого шума.

— Нет. Боюсь, об этом не может быть и речи: в округе слишком опасно. Надеюсь, мы вскоре встретимся при более счастливых обстоятельствах. Удачи с Цезарем. Ты найдешь его любезным, я уверен.

Позже, когда я провожал его к выходу, Ватиний сказал:

— У него не очень счастливый вид.

— Он чувствует себя глубоко униженным, — объяснил я. — А то, что ему придется преклонить колени в бывшем доме своего прежнего начальника, только добавит неловкости.

— Я могу предупредить об этом Цезаря.

Мы отправились в путь на следующее утро: впереди — десять конников, за ними — шесть ликторов, затем повозка, где поместились Цицерон, Туллия и я; затем молодой Марк, ехавший верхом, дальше — мулы и слуги с поклажей, и, наконец, еще десять конников. Калабрийская равнина была плоской и пыльной. Мы почти никого не видели, разве что изредка — овечьих пастухов и крестьян, выращивавших оливки. Я понял: солдаты нужны вовсе не для защиты, а для того, чтобы Цицерон не сбежал.

Мы остановились на ночлег в Урии, где для нас отвели дом, и на следующий день продолжили путь. В середине дня, когда мы были всего в трех милях от Тарента, вдалеке показалась длинная колонна направлявшихся к нам конников. Среди все возраставшей жары и пыли они казались бледными призраками; и лишь когда до них осталось несколько сотен шагов, я понял по красным гребням на шлемах и штандартам в середине колонны, что это солдаты. Наш караван остановился, начальник спешился, направился к Цицерону и сказал, что приближающиеся конники несут личный штандарт Цезаря. Это были его гвардейцы-преторианцы, и с ними — сам диктатор.

— Всеблагие боги, он собирается расправиться со мной здесь, на обочине, как думаете? — произнес Цицерон. Но потом, увидев ужас на лице Туллии, добавил: — То была шутка, дитя. Если бы он хотел моей смерти, это случилось бы уже давно. Что ж, давайте покончим с этим! Пойдем со мной, Тирон. Ты вставишь это в свою книгу.

Он вылез из повозки и окликнул Марка, приглашая его присоединиться к нам.

Колонна Цезаря растянулась примерно на сто шагов и развернулась поперек дороги, словно готовилась к бою. Она была огромной — четыре или пять сотен человек. Мы пошли к ним. Цицерон шагал между Марком и мной. Сперва я не мог разглядеть Цезаря среди всадников, но потом кто-то высокий спрыгнул с седла, снял шлем, отдал его помощнику и двинулся к нам, приглаживая волосы, — и я понял, что это он.

Это казалось чем-то необыкновенным — приближение титана, который владел мыслями всех людей столько лет, завоевывал страны, переворачивал вверх тормашками жизни, перемещал тысячи солдат с места на место и разбил вдребезги древнюю республику, словно та была щербатой древней вазой, не отвечавшей современным вкусам… Наблюдать за ним и в конце концов обнаружить, что он — обычный смертный!

Цезарь делал короткие шаги и шел очень быстро. Я всегда думал, что он удивительно напоминает птицу: узкий череп, поблескивающие темные глаза с пронзительным взглядом. Цезарь остановился прямо перед нами. Мы тоже остановились. Я был так близко от него, что видел красные отметины, которые шлем оставил на его бледной коже, удивительно мягкой. Он смерил Цицерона взглядом с ног до головы и сказал своим скрежещущим голосом:

— Рад видеть, что ты совершенно невредим — в точности как я и ожидал! А с тобой у меня счеты, — добавил он, ткнув пальцем в мою сторону, и мои внутренности на миг, казалось, стали жидкими. — Десять лет назад ты заверил меня, что твой хозяин на пороге смерти. Тогда я ответил, что он переживет меня.

— Я рад слышать твое предсказание, Цезарь, — сказал Цицерон, — хотя бы потому, что именно ты способен сделать его правдивым.

Цезарь запрокинул голову и засмеялся:

— О да, я по тебе скучал! А теперь посмотри — видишь, я выехал из города, чтобы встретить тебя, чтобы выказать тебе уважение. Давай пройдемся в ту сторону, куда ты направляешься, и немного поговорим.

И они зашагали вместе к Таренту, до которого было около полумили; люди Цезаря расступились, давая им пройти. Их сопровождали несколько телохранителей, один из которых вел коня Цезаря. Мы с Марком последовали за ними. Я не слышал, о чем шел разговор, но заметил, что диктатор время от времени берет Цицерона за руку, оживленно двигая другой рукой. Позже Цицерон сообщил, что беседа была довольно дружелюбной, и в общих чертах рассказал мне о ней.

Цезарь:

— Итак, чем бы ты хотел заняться?

Цицерон:

— Вернуться в Рим, если позволишь.

Цезарь:

— А ты можешь пообещать, что не будешь доставлять мне неприятностей?

Цицерон:

— Клянусь.

Цезарь:

— Чем ты будешь там заниматься? Вряд ли я хочу, чтобы ты произносил речи в сенате, а все суды сейчас закрыты.

Цицерон:

— О, я покончил с политикой, я это знаю! Я уйду из общественной жизни.

Цезарь:

— И что будешь делать?

Цицерон:

— Возможно, напишу философский труд.

Цезарь:

— Превосходно. Я одобряю государственных деятелей, которые пишут философские труды. Это означает, что они оставили все надежды на власть. Ты можешь ехать в Рим. Будешь ли ты преподавать философию, а не только писать о ней? Если так, могу послать тебе пару своих приближенных, чтобы ты их наставлял.

Цицерон:

— А ты не беспокоишься, что я могу их испортить?

Цезарь:

— Я не беспокоюсь ни о чем, когда речь идет о тебе. У тебя есть еще какие-нибудь просьбы?

Цицерон:

— Мне бы хотелось избавиться от ликторов.

Цезарь:

— Договорились.

Цицерон:

— Разве это не требует голосования сенаторов?

Цезарь:

— Я и есть голосование сенаторов.

Цицерон:

— А! Итак, насколько я понимаю, ты не собираешься восстанавливать республику?

Цезарь:

— Нельзя ничего отстроить из прогнившей древесины.

Цицерон:

— Скажи, ты всегда замышлял это… диктатуру?

Цезарь:

— Никогда! Я лишь искал уважения к моему положению и моим достижениям. Что до остального, то