Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

берег мог оказаться в руках врага. Мы медленно двигались на юг и спустя несколько дней прибыли в Патры — портовый город, где я жил во время своей болезни. Как только корабль причалил, Цицерон с одним из ликторов послал весточку своему другу Манию Курию, сообщив, что мы здесь. Не дожидаясь ответа, мы наняли носилки и носильщиков, чтобы нас и нашу поклажу доставили в дом Курия.

То ли наш ликтор заблудился, то ли его соблазнили таверны Патр — с тех пор, как мы покинули Киликию, все шесть ликторов со скуки принялись пить как лошади. Как бы то ни было, мы появились на вилле раньше нашего посланника — и узнали, что Курий два дня назад уехал по делам. Но затем услышали в доме голоса беседующих мужчин, звучавшие очень знакомо. Мы переглянулись, будучи не в силах поверить своим ушам, а потом поспешили мимо управляющего в таблинум — и нашли там тесно сгрудившихся Квинта, Марка и Квинта-младшего. Они повернулись, изумленно уставились на нас, и я сразу ощутил замешательство. Я почти не сомневался, что эти трое говорили дурно о нас, вернее, о Цицероне. Должен добавить, правда, что замешательство через мгновение прошло — Цицерон его даже не заметил, — и мы ринулись друг к другу и стали целоваться и обниматься с искренней любовью. Я был потрясен тем, насколько осунулись все трое. Они выглядели затравленными, как и другие выжившие при Фарсале, хотя и старались не показывать этого.

Квинт-старший воскликнул:

— Поразительная удача! Мы наняли судно и намеревались завтра отправиться на Керкиру, услышав, что там собирается сенат. Подумать только, мы могли бы с вами разминуться! Что случилось? Заседание закончилось раньше, чем ожидалось?

— Нет, еще идет, насколько мне известно, — ответил Цицерон.

— Но ты не с ними? — удивился его брат.

— Давайте обсудим это позже. Сперва позволь услышать, что случилось с вами.

Его родные стали рассказывать свою историю по очереди, как бегуны, передающие друг другу палочку во время эстафеты, — сперва о месячной погоне за Цезарем и случайных стычках по дороге, а затем о великом столкновении при Фарсале. Накануне битвы Помпею приснилось, будто он входит в храм Венеры-победительницы в Риме и преподносит богине военную добычу, а люди рукоплещут ему. Помпей проснулся довольный, сочтя это добрым предзнаменованием, но потом кто-то заметил, что Цезарь именует себя прямым потомком Венеры, и Помпей немедленно решил, что смысл сна прямо противоположен тому, на который он надеялся.

— С той поры, — сказал Квинт-старший, — он как будто смирился с поражением и вел себя соответственно.

Оба Квинта стояли во втором ряду, и поэтому избежали худшего. А вот Марк находился в самой гуще битвы. Он считал, что убил по меньшей мере четырех врагов: одного копьем, троих мечом, — и был уверен в победе до тех пор, пока когорты Десятого легиона Цезаря не поднялись перед ними, будто вышли прямо из-под земли.

— Наши подразделения рассыпались. Это была бойня, отец, — сказал сын Цицерона.

Почти месяц они добирались до западного побережья, терпя лишения и стараясь не наткнуться на дозорных Цезаря.

— А Помпей? — спросил Цицерон. — О нем есть известия?

— Никаких, — ответил его брат, — но, кажется, я догадываюсь, куда он направился: на восток, к Лесбосу. Он отослал туда Корнелию — дожидаться вестей о его победе. Уверен, что, потерпев поражение, Помпей отправился к ней за утешением, — вы же знаете, как он ведет себя со своими женами. Цезарь тоже наверняка догадался об этом. Он рвется за ним, как наемный головорез за беглым рабом. Я ставлю на Цезаря в этой гонке. Если он поймает Помпея и убьет его, какой поворот, по-твоему, наступит в войне?

— О, похоже, война будет продолжаться, что бы ни случилось, — вздохнул Цицерон, — но уже без меня.

И он рассказал, что произошло на Керкире.

Я убежден, что Цицерон не собирался быть легкомысленным. Он просто был счастлив, найдя своих родных живыми, и, конечно, эта веселость сказалась на его замечаниях. Но когда он повторил, не без удовольствия, свою колкость насчет орлов и галок, высмеял саму мысль о том, что должен был возглавить «это обреченное дело», и посмеялся над тупоголовостью младшего Помпея («В сравнении с ним даже отец его выглядит смышленым!»), я увидел, что Квинт-старший начал раздраженно двигать челюстью, а Марк, судя по его лицу, выказывал полнейшее неодобрение.

— Значит, вот так? — спросил Квинт холодным, безжизненным голосом. — Наша семья покончила со всем этим делом?

— Ты не согласен? — повернулся к нему Цицерон.

— Я нахожу, что тебе стоило бы посоветоваться со мной.

— Как я мог посоветоваться с тобой? Тебя там не было.

— Да, не было. А как я мог там быть? Я сражался на войне, пойти на которую побудил меня ты, а потом старался спасти себя, твоего сына и твоего племянника!

Слишком поздно Цицерон увидел, что дал маху.

— Мой дорогой брат, уверяю тебя, твое благо — благо всех вас — всегда стояло для меня на первом месте!

— Избавь меня от своих словесных ухищрений, Марк, — отозвался тот. — Для тебя на первом месте всегда стоял ты сам: твоя честь, твое восхождение к власти, твои интересы; а когда другие мужчины шли на смерть, ты оставался позади со стариками и женщинами, наводя глянец на свои речи и плоские остроты!

— Пожалуйста, Квинт… Вот-вот ты скажешь то, о чем потом пожалеешь, — предупредил Цицерон младшего брата.

— Я жалею об одном: что не сказал этого несколько лет назад. Поэтому скажу теперь. А ты, будь так любезен, останься сидеть и в кои-то веки послушай меня! Всю жизнь я был твоим придатком и значу для тебя не больше бедняги Тирона, который подорвал здоровье, служа тебе… Нет, даже меньше, ведь я, в отличие от него, не умею записывать твои речи. Когда я стал наместником Азии, ты хитростью заставил меня оставаться там два года вместо одного, чтобы оплатить моими деньгами свои долги. Во время твоего изгнания я чуть не погиб, сражаясь с Клодием на улицах Рима, а когда ты вернулся домой, меня вознаградили тем, что снова выпроводили — в Сардинию, чтобы умаслить Помпея. И вот теперь, большей частью благодаря тебе, я здесь, на стороне проигравших в гражданской войне, хотя для меня было бы большой честью стоять бок о бок с Цезарем, который отдал мне легион в Галлии…

Квинт-старший наговорил еще много чего в том же духе. Цицерон вынес все это, не сказав ни слова и не шевельнувшись, разве что сжимал и разжимал руки на подлокотниках кресла. Его сын Марк наблюдал за